Твой персонаж
Шрифт:
Он кое-как, очень спешно унял себя и осторожно пощупал пальцами волосы. А потом ещё осторожнее и всё лицо. Коротко и как-то по-глупому засмеялся: не почувствовал ни следа от того безликого белого поля, частью которого и сам когда-то был. Он стремительно появлялся – даже проявлялся на бледном фоне и принимал объём. Чар был уверен, что это с ним делает взгляд читателя. Что под этим взглядом, в нём, в Чаре Актэре, пробуждается что-то, отчего глаза его приобретают блеск, лицо – цвет, а остальное тело – полноценность. Теперь он мог видеть свои ключицы и грудь, на которую укладывал ладонь и в которой творилось горнило. Мог видеть живот и всё, что было ниже до кончиков ногтей на больших пальцах ног.
– Я… – произнёс Чар и внимательнее вслушался в то, как звучал его голос. – Я ничего?
Он спросил это, не красуясь, без кокетства – совершенно искренне. Он получил внешность, которую пока не с кем было сравнить.
Но мир напомнил ему, что из них двоих только читатель может слышать сквозь миры. Чар сосредоточенно сжал и разжал перед лицом пальцы правой ладони, чтобы не думать об этом и сильно не огорчаться. В конце концов, позже автор даст ему целый мир, и в нём он будет говорить с кем угодно. И смотреть на кого угодно.
Читатель всё смотрел. Чар вспомнил, что иногда вместе с буквами это могущественное существо способно и мысли его прочесть. Отчего-то ему стало стыдно и больше не хотелось думать о других.
Сейчас они были только друг с другом, и Чар понимал, что это мгновение больше не повторится. Начнется его история, он забудет, что с ним происходило в момент появления на свет, и каким он тогда – сейчас – был. Он пойдет по своей дороге жизни – по своему сюжету – и будет обращаться к читателю редко, в минуты душевной слабости.
А пока он может сказать, что угодно. В отличие от него, читатель в состоянии запомнить его слова.
Он может попросить не оставлять его, даже если жизнь Чара Актэра покажется читателю слишком скучной. Он может спросить, а помнит ли читатель свое появление; и что тогда читатель говорил тому, кто на него внимательно смотрел.
Чар улыбнулся и сказал, глядя куда-то далеко вперёд:
– Знаешь, а мне казалось, что я в стекловате.
Море
Герои – главные или нет – чаще всего появляются перед читателем уже в той форме, в которой останутся до последней страницы или, по крайней мере, на протяжении большей части повествования.
Потому что, если бы они появлялись, как люди, младенцами, все книги были бы не книгами, а сплошными руководствами по воспитанию, кормлению и убаюкиванию.
Однако обычно авторы не лишают персонажей детства. Счастливого детства – да, частенько. Но детства как временного явления – почти никогда.
Надо сказать, у Чара Актэра было вполне себе хорошее детство. Родители его любили, хотя и знали, что причастны к появлению сына так же, как, например, бабочка в Бразилии причастна к появлению торнадо в штате Техас. Тем не менее, пусть даже сценарнокровные, пусть даже хоть какие-то – узы нужны людям во всех мирах.
– А ну-ка давай, Чар. За маму, – часто говорила ему мама, поднося к его рту пластиковую ложку манного цвета и всю в каше. – Во-от молодец! За папу. Вот так… Одну за автора. Ну, малыш, жуй, давай, не озоруй. За а-автора. Во-от так-то. За читателя. Умница!
Когда доходила очередь до «читателя», Чар отчего-то куда охотнее принимался причмокивать вымазанными губами. Взрослые думали, это из-за того, что к четвертой ложке у него получалось распробовать, какая все-таки вкусная была эта гадская детская каша.
…
А потом ему было два года, и он по дурости схватился рукой за горячие щипцы для завивки волос. Ору было много, топота взрослых – ещё больше. Везя его домой из круглосуточного травмпункта, как раненого бойца в перевязке по самый локоть, они не переставали причитать и громко обвиняли во всем автора.
Чар сидел на отцовых коленках, глядел на свою забинтованную клешню и спрашивал, а в чём, собственно, виноват этот неведомый автор, если это он, он сам схватился за горячие щипцы по своей собственной дурости.
Взрослые тогда переглянулись и решили больше времени уделить его воспитанию. Чтобы у мальчика не сложилось неправильного представления об их честном взрослом мире.
…
И к шести годам он уже прекрасно знал о том, что в мире даже щипцы нагреваются строго по велению автора. Что у него, у шестилетнего Чара Актэра, уже есть в жизни своя сюжетная дорога. И самое странное и волнующее – за тем, как он идет по этой дороге, будет смотреть его читатель.
Уже сейчас смотрит.
Однажды в первом классе, когда день был настолько дождливым, что даже линолеум в школьных коридорах влажно блестел, Чар Актэр (первый по списку в классном журнале) впервые защитил девочку. Это была совершенно обычная девочка, к которой пристали старшеклассники по совершенно глупому поводу, и, может быть, куда проще было бы побежать во весь дух, что дал ему автор, и позвать учителя… Но Чар не стал поступать как проще. И стоял перед рослыми плохишами, не помня себя от страха, но закрывая девчонку плечом. Благодаря поролоновому плечику синего, маленького, но уже мужского пиджачка, казалось, что оно у него не так уж и сильно дрожит.
– Ты не из моего класса… Ты же из параллели, из параллелки вонючей, зачем тут встал? – шептала неблагодарная девчонка у него за спиной.
– Иди давай, – к тому же любезно дёргали головами здоровяки во все стороны возможного побега. – Иди-иди, а то и тебя поколотим.
Но Чар Актэр стоял. Не ради дуры-девчонки и даже не потому, что кто-то из взрослых учил его быть храбрым и благородным.
Чар Актэр остался стоять на месте, даже когда один из детин-росляков пошёл вперёд, разминая кулаки.