Твой светлый дом
Шрифт:
— И со сметаной, и с медом, бабаня!
— Ишь, пан-барин какой!
— А тебе жалко, что ли? — вмешался дед.
— Мне не жалко. Я б ему и с чем-нибудь еще третьим подала, если б он слушался меня да учился получше…
— Бабаня, сегодня воскресенье, мне тоже отдых по закону положен, — вставил Родион, нетерпеливо следя за дедом, разрезавшим пирог, из отдушин которого, пузырясь, вытекал парующий розовый сок.
— Воскресенье для тех, кто в будни работает… Стал прятаться… Уроки из-под палки учит, — ворчала бабка Акулина, но миски с медом и со сметаной на
Дед подмигнул внуку.
— Хозяйка, слышь, твой агрегат чад пустил.
— С чего она так расстроилась? — обеспокоилась Акулина Кондратьевна. — Мария, отрегулируй тягу.
Мать растерянно топталась перед «агрегатом»:
— Какую тут задвижку открывать?… Какое поддувало закрыть?
— Ох, Маша, тринадцать лет ты у меня в невестках, а все я тебя никак не обучу!.. Недаром люди говорят: чего в девке нет, того ей не втолкуешь. — Бабка Акулина начала двигать заслонками, задвижками и дверцами поддувал. — Все тут просто. Вот эту заслонку открыть, а эту поддувалу прикрыть — значит, дух пустить на пироги сверху, чтоб корочка подрумянилась. А эту задвижку сантиметра на два продвинуть — каймак прижарить… А если вот так сделать — то гуся притомить, чтоб соку набрал…
Дед, поглядывая на бабку, посмеивался. Родион увлекся пирогом. Сметана впитывалась румяной коркой, распаренными дольками яблок, мед плавился, стекал по пальцам золотыми тянучками — некогда было Родиону зевать и отвлекаться! Посапывая от наслаждения, он приканчивал третий кусок пирога, когда пришел отец с тяжелой хозяйственной сумкой и стал выставлять из нее трехлитровые баллоны с самогоном, запечатанные жестяными крышками.
— Зачем столько, Андрей? — сердито спросил дед Матвей. — Уж если задумал праздновать входины, мог бы водки или вина купить.
— Самогон почти даром достался, а на водку да вино у меня денег нет. Сам знаешь, в дом все вогнал… А гости под хорошую закуску и самогон выдуют.
В едкой усмешке топорща седые стриженые усы, дед Матвей присматривался к сыну.
Родион давно приметил: когда дед Матвей гневался, то пристально вглядывался в человека и начинал задавать вопросы.
— Почти даром, говоришь?! А не часто ли ты стал… даром его доставать? Чем расчитуешься?
— Да не волнуйся ты, ничем я не рассчитывался! — с досадой оказал отец. — Это Дядя из бракованных конфет наварил, мне выделил.
— Выделил, говоришь?… Дядя?… Да ну?! Он тебе «почти даром» дулю с маком выделит! Его «почти даром» тебе дорого обойдется.
Мать месила тесто, не поднимая головы, будто не слышала разговора, но Родион знал: она была на стороне деда. С отцом у нее из-за самогона не раз были скандалы.
Бабка Акулина демонстративно загремела заслонкой, с укором сказала деду Матвею:
— Чего прицепился к парню?… Иди вон в мастерскую, заканчивай мебель.
— Прицепился, говоришь? — взвился дед. — Защищаешь своего мазунчика? Он для тебя еще малютка молокососная?… Так возьми его на ручки, побаюкай! — Дед Матвей умолк, добавил устало: — И вообще, поторопился ты, Андрей, входины справлять. Водяное отопление не сделал, свет не провел… И я не успел закончить поставец и табуретки.
— Сколько можно тянуть с входинами? — рассердился отец. — Самая пора людей за помощь благодарить!
— Каких таких людей?… Прохиндеев — Дядю и Бардадыма?
— Что ты на них напускаешься?… Это свои люди.
— Свои, говоришь?… Значит, они уже стали для тебя своими? Ты с кем связался?
— Не ругайтесь, — остановила их бабка Акулина. — Печка этого не любит. Еще закапризничает, пироги с потрошками не выйдут, и гусь подгорит.
Дед с досады хмыкнул и, выходя, сказал Родиону:
— Прикончишь пирог — придешь в мастерскую. Поможешь мне.
— Ладно, деда, — ответил Родион, слизывая мед с пальцев.
Верстак Матвея Степановича размещался в сарае под высокой камышовой крышей и с широкими дверями, в которые могла проехать и арба с сеном. У полок с инструментом стояли недоделанный поставец и табуреты на точеных ножках. Остальная часть сарая была занята зеленым, хорошо вывяленным в тени сеном, сохранившим листочки: его заготавливали специально, для поросят, гусят и теленка; там же громоздились друг на друге крупные розовые тыквы. Почерневшие дощатые стены сарая были увешаны пучками лекарственных трав, оклунками с неведомым добром, вязками острого красного перца, лука и чеснока.
Матвей Степанович вытачивал на старинном токарном станке балясинку из букового валька. Телогрейку и шапку он снял, седые пряди прилипли к загорелому потному лбу: разогрелся дед, гоняя маховик станка педалью. Ломкая стружка ручейком вытекала из-под блестящего лезвия стамески на парусиновый передник.
Работал Матвей Степанович споро, с удовольствием, однако все больше деревенела его нога, давившая на педаль. Наконец станок замер. Отложив стамеску, старик вытер пот с лица, подержался за сердце и, прихрамывая, пошел к дверям. Увидев во дворе Родиона, позвал:
— Родион! Ты где там? Иди сюда.
Родион вбежал в сарай, держа кота высоко над головой. Кудлай, подпрыгивая, пытался достать его.
— Что ж ты мучишь животину, Родька? Бусурман ты после этого да и только!
— Мы же шутим, деда!.. Кот Васька это понимает…
— Он-то понимает, а ты понимаешь ли?… Я же просил тебя помочь мне, а ты все бегаешь да играешься.
Родион посадил кота на полку поставца. Кудлай снова залаял.
— Пошел вон, шутник! — махнул на него рукой Матвей Степанович и — внуку: — Вырос ты вровень со мной, а никак у тебя душа к делу не пробудится.
— Я помогу тебе, ты не волнуйся! Что мне делать?
— Погоняй станок. Ногу у меня сводит.
Раскачиваясь всем телом, Родион нажимал на педаль, смотрел на загорелые, в шрамах, жилистые руки деда, державшие стамеску. Красноватая стружка, шурша, вылетала из-под остро заточенного лезвия. Вкусный кисловатый запах разогретого дерева расплылся в прохладном воздухе сарая. И вот на буковом вальке стали заметно обозначаться разновеликие окружности.
Матвей Степанович пошлифовал фигурную деталь наждачной бумагой, суконкой…