Твой враг во тьме
Шрифт:
Через четверть часа он подумал мрачно: «Не заняться ли мне зарабатыванием денег пророчествами?»
Самурай. Июль, 1999
Так вот где должно все закончиться…
Самурай открыл запорошенные пылью глаза и тупо удивился, поняв, что не ослеп. Очнувшись некоторое время назад, он чувствовал себя так, будто придавлен тяжеленной бетонной плитой, которая размозжила тело, уничтожила все его возможности и силы, оставив живым только мозг. Потом вернулся слух. Самурай услышал странные звуки, доносившиеся как бы сверху, гулко, будто он лежал на дне колодца. Там, наверху, над этим колодцем, лаяли собаки, завывал ветер, стучал по чему-то твердому дождь; иногда Самурай ощущал редкие капли, долетавшие до лица. Еще там что-то трещало, наверное, огонь, потому что пахло дымом. Потом тяжесть отошла от груди, и он смог вздохнуть. Воздух состоял из колючей песчаной пыли, и Самурай жестоко расчихался. Как ни странно, в голове слегка прояснилось, и он ни с того ни с сего вспомнил старинный обычай нюхать табак. Веке в восемнадцатом это было совершенно светское пристрастие: сунуть нос в табакерку и прочихаться как следует. Возможно даже, это был род массовой наркомании. Во всяком случае, предки знали, зачем чихали на всех и вся: это якобы здорово прочищало мозги. Сейчас Самурай смог убедиться: истинно так, хоть нюхал не табак… Вслед за чиханьем он понял, что способен пошевелить левой рукой, даже поднять ее и утереть лицо. Голову также можно было повернуть, и ноги шевелились с каждой минутой свободнее, вот только видно ничего не было, да вдобавок что-то немилосердно давило на правую руку, иногда наполняя ее дергающей, пульсирующей болью. Разглядеть, что на нее давит, Самурай не мог: глаза не видели, достать левой рукой тоже не мог: мучительной казалась любая попытка повернуться. И вот теперь зрение вроде бы вернулось. Правда, это мало что дало: вверху лежала тьма. Он долго вглядывался, пытался проморгаться, тер левой рукой глаза, но толку было мало. И вот наконец что-то заклубилось наверху, и он разглядел косой клок ночного неба, словно бы чем-то серым отрезанный… нет, перекрытый. И понадобилось еще какое-то время, чтобы осознать: он лежат под бетонной плитой, как под козырьком крыши, а другая такая же плита, а может, балка, а может, балка с плитой и несколько плит раздавили его правую руку.
Вот странно: первым делом он подумал, что теперь не сможет стрелять, а значит, не доведет до конца свое последнее дело. Оно с самого начала не задалось, тот человек, которого искал Самурай, видимо, успел сложить два и два, получил элементарное четыре и сообразил, что люди ни с того ни с сего, просто так, не падают на улице, не околевают в собственной постели, не тонут в бассейнах… особенно если потом у каждого обнаруживается во лбу или в затылке кругленькая аккуратненькая дырочка. Он также смог уловить некоторую систему в этих убийствах. Может, любил играть в шахматы и просчитал ходы противника с небольшим опережением. Словом, Самурай не смог его найти, а когда попытался надоить кое-какую информацию, нарвался на встречный удар и едва унес ноги. Не сказать, что он был так уж смертельно огорчен: за это время, пока вел свою маленькую необъявленную войну, худо-бедно научился ждать и терпеть. Этот фигурант был не из тех, кто способен сойти с политической арены. Вернее, его с этой самой арены не отпустят: или убьют свои же, или заставят довести партию до конца. Значит, он рано или поздно где-нибудь высветится снова. Тут Самурай и появится… Надо только подождать. Поэтому он не стал суетиться и отступил перед превосходящими силами противника. Переждем, куда спешить? Впереди вся жизнь! Он спокойно убрался из Москвы, однако в Нижнем, на заправке у въезда в город, ему что-то почудилось. Помстилось, как говорили в старину. То ли парнишка, бегая со шлангом, чересчур уж любопытно косился на молчаливого, невыспавшегося клиента. То ли слишком долго шла за ним попутная «Нива» – даром что побитая, видавшая виды, неслась что твой «мерс»… Потом она канула неведомо куда так же внезапно, как и появилась, но этого было достаточно, чтобы Самурай почуял недоброе. С другой стороны, он прекрасно знал, что в последнее время стал не в меру подозрителен, словно старая дева, которой на каждом углу видятся насильники, желающие отнять у нее драгоценную честь. С третьей стороны, береженого бог бережет, поэтому он берегся, как мог. Он даже с Олесей погодил встречаться, предполагая самое худшее: вдруг придется срываться с места неожиданно. Она всегда так болезненно переживала его отъезды… Смешно сказать: от дурных предчувствий бессонница началась! И когда, стоя у окна в своей спальне, Самурай увидел темный предмет, внезапно возникший из грота и медленно поплывший против течения, в глубину парка, невольно вздохнул с облегчением. Хуже нет, чем играть против невидимого противника: уж кто-кто, а Самурай знал это доподлинно, поскольку всю жизнь сам был этим самым невидимым противником, – а теперь, когда карты вот-вот лягут на стол… Он смотрел из окна на «диверсанта» и мысленно качал головой: ну и охрана, мать их всех, был бы жив Асан, такого не могло бы произойти! Мысли об Асане и его загадочной смерти мгновенно погрузили Самурая в состояние такой мрачной задумчивости, что он едва подавил горячее желание выйти на балкон и послать пловцу одну-единственную пулю, которая раз и навсегда пресекла бы его дальнейшее продвижение. Но нет, ему нужен этот водоплавающий шпиён, Самурай был даже по большому счету признателен ему за то, что он открыл единственное слабое звено в обороне усадьбы. Потом Самурай увидел, что к берегу собираются собаки, и еще раз добрым словом помянул Асана. Конечно, любопытно было бы посмотреть, как мощные бультерьерские челюсти рвут в клочки ночного гостя, однако самое разумное будет встретить парня и поговорить с ним по душам. Надо же узнать, где Самурай засветился и кто прислал к нему убийцу. Опять-таки приятно будет побеседовать с коллегой, а то он не общался с собратьями по ремеслу после смерти Македонского, лишь в газетах читал о каких-то бездарных акциях, на примере которых даже поучиться было нечему. Инсценировки, жалкие инсценировки. Свои бьют своих. Похоже, пока Самурай работал по списку шефа, экономико-политическая война из разряда нормальной потасовки между противниками перешла в разряд драчки бывших друзей. Теперь, как в том кино «Горец», выжить предстояло сильнейшему. Интересно, насколько крепок окажется ночной визитер, долго ли придется выбивать из него, кто же этот сильнейший, заказавший Самурая? Впрочем, киллер может этого и не знать, но побеседовать определенно стоит. Поэтому Самурай поднес к губам бесшумный свисток и отозвал собак от берега. Может быть, это и покажется диверсанту странным, но он не сможет подавить в себе искушения воспользоваться удобным случаем. Так и получилось.
Входил в дом неизвестный там, где пошел бы и сам Самурай: через незаконченный пристрой. Инструмент у него был отменный: Самурай едва успел спрятаться за поворотом коридора, а гость уже снес с петель обе двери, причем практически бесшумно. И тут начались сбои. Сначала в коридоре появился Петр, потом незнакомец исчез, а когда Самурай понял, что тот в лаборатории, начались довольно интересные игры. Ей-богу, Самурай на какое-то мгновение даже обиделся, поняв, что парень явился сюда вовсе не ради него! А уж когда узнал его, все происходящее показалось сущей нелепостью. Этот человек, единственный из всех живущих на свете, за которым Самурай молчаливо, тайно признавал законное право убить его, явился к нему в дом, преодолев немыслимые препятствия, – но вовсе не за ним! И это было не последним потрясающим открытием ночи…
Самурай глядел в темноту и прислушивался к своим ощущениям. Случившееся казалось таким далеким! Полуодетая растрепанная девица с ее разоблачениями, предательство Петра – все было теперь нереальным. Самурай вяло удивился, а потом вдруг понял, что это означает. Он умирал, вот в чем дело! Значит, рука не просто привалена плитой – она вдобавок ко всему еще и размозжена, из него уходит кровь, а вместе с нею – жизнь. Вот почему так холодно – наверное, он уже потерял немало крови, пока лежал без сознания. Наверное, если пролежит так еще, вообще может умереть… Как ни странно, это тоже было сейчас неважно… И вдруг возникла мысль, от которой сердце забилось быстрее: Самурай вспомнил, что ринулся спасать Олесю, но, конечно, не успел добежать до ее комнаты. Что же с ней? Осталась ли она жива? Если, предположим, та сумасшедшая девка говорила правду и Олеся не больна, было бы нестерпимо узнать, что она погибла при взрыве! Как же так: Самурай приложил столько сил, пытаясь спасти ее от выдуманной смерти, а когда пришла реальная опасность, не смог отвратить ее от девочки. И тут же он вспомнил, что, очень может быть, никогда не узнает, жива ли она. Да как же так? Это ведь несправедливо! Да что там, будто жизнь когда-то обращалась с ним по справедливости! Он вспомнил Асю и своих мальчишек и снова зажмурился. А если Олеся жива, но ей просто некому подать помощь? Выбраться бы отсюда – пусть бы и умереть потом. Он бы заставил охранников шевелиться, искать ее, вытащить из-под развалин! Но сначала надо выбраться самому. Почему не слышно человеческих голосов, неужели наверху одни собаки? Собаки… собаки… Его последняя надежда! Он нашарил на шее свисток и поднес его к губам. Дунул. Звук неуловим для человеческого уха, но собак дрессировали подчиняться этому сигналу. Если хоть кто-то из людей остался жив, они должны обратить внимание на странное поведение псов. Может быть, придут из деревни посмотреть, что произошло в усадьбе. Хотя на этот счет Самурай особенно не обольщался: вряд ли его кто-то полезет спасать. Его ведь не знает никто из деревенских, и, даже если он предъявит бумажку с печатью, мол, я и есть тот самый ваш благодетель-угнетатель, вряд ли кто поверит. А и поверит, так с тем большим удовольствием стукнет по черепушке обухом. Убийцы, убийцы… кругом убийцы! Может быть, стоит помолиться как раз о том, чтобы на собак никто не обратил внимания? Лучше умереть от потери крови, чем от руки какого-нибудь палача-мародера. Еще тогда, над телом Македонского, он дал себе клятву, что его не убьют. Если бы не страх за Олесю…
Наверху что-то зашумело. Шаги, что ли? Кто-то пробирается по битому камню – вот почему такой скрежет и грохот.
– Есть тут кто живой? Да пошли вы! Ну, пошли, кому сказано! Брысь!
Это собакам. Голос мужской, вроде бы незнакомый. Впрочем, это гулкое эхо искажает звуки. Нет, все-таки не охранник. Неужели сбежались деревенские? Так быстро? Не лучше ли промолчать? Хотя да – Олеся! Надо спасти Олесю!
– Я здесь, – попытался выговорить Самурай и сморщился от сухой боли в глотке. Наглотался пылищи, чудится, гортань наждаком натерта. Прокашлялся. – Я здесь!
– Слышу! – обрадованно крикнули наверху.
Что за черт? Да неужели кто-то способен радоваться, узнав, что чужой человек остался жив? Бред какой-то. Или верные, преданные охранники обрадовались, что Хозяин в целости. Нет, не совсем.
– Ты ранен? – раздался вопрос. – Попытайся сориентироваться и опиши мне, как лежишь, что вокруг тебя. Двигаться можешь?
– А то, – прохрипел Самурай. – Правая рука зажата, а так все в норме.
– Закрой-ка глаза, отвернись в сторону, – поступил приказ. – Включу фонарь, как бы тебе не ослепнуть.
Самурай вскинул брови изумленно, однако поступил как велено. Фонарь был, очевидно, очень мощный, потому что свет его проник даже сквозь накрепко зажмуренные веки. Показалось, что человек сверху освещает его как-то очень долго. И вдруг, словно этот назойливый свет что-то высветил в мозгу, Самурай понял, кто там разглядывает его сверху. Ночной гость! Брат… как бишь его фамилия, того профсоюзного крикуна? Майоров, точно – Генрих Майоров. А это – Дмитрий, так его девчонка называла. Ишь ты, спасся, Дмитрий Майоров! А девчонка его? Судя по бодрому голосу, наверное, тоже. Ну, можно продолжать отдыхать в тишине своей могилки. Сейчас Дмитрий выключит свет и тихо уйдет, оставив заваленного человека готовиться к встрече со смертью. Хотя нет! Он же не знает Самурая, не помнит его! Возможно, и удастся еще побарахтаться на этом свете. А вот смешно будет, если своим спасением он будет обязан именно тому, от кого долгие годы подспудно, сам себе не признаваясь, ждал пули в спину? Хотя нет, тут нужен подъемный кран, чтобы поднять плиты. Ладно, лишь бы Олесю спасти.
Свет стал спокойнее, Самурай открыл глаза – и едва удержался от панического крика, поняв, что рядом кто-то есть. Может быть, Смерть уже пришла за ним? Да это же парень! Уже спустился сюда, с ума сошел, что ли? Что это он делает? Осматривает руку, ага, понятно. Ну, сейчас пожмет плечами и отправится восвояси… А рисковый мальчишка! Весь в братца, тот тоже лез на рожон, вот и словил пулю. И этот доиграется. Ка-ак ухнет на них сейчас нагромождение плит!..
– Слушай, шел бы ты, а? – тихо проговорил Самурай. – Неужели непонятно, что одному тут ничего не сделать? Ладно уж, я уж как-нибудь сам… А ты бы лучше походил вокруг развалин, вдруг услышишь детский голос. Моя дочь…
– Она жива, – спокойно сказал парень, водя вокруг лучом фонаря. – Сейчас с ней Лёля, ну, жена моя.
Самурай закрыл глаза. Облегчение, навалившееся на него, было потяжелее бетонной плиты!
«Господи, – подумал вяло, – господи, забери меня прямо сейчас, дай умереть счастливым!»
Нет, конечно, он просил слишком многого. А может, молитва его показалась господу неискренней – ну тут уж не было вины Самурая, просто на пылкость сил не осталось.
А ведь бог прав, ты погляди-ка! Рано еще помирать!
– Да потише ты, а то как ухнет здесь все! – велел парню, который так и сяк примерялся заглянуть под плиту, навалившуюся на Самурая, ну просто ужом извивался в темной щели.
– Что, неохота-таки помирать? – поддел тот – беззлобно, впрочем. – А как других людей… это ты запросто…
На миг Самурая бросило в жар, но тотчас он понял, что парень имеет в виду свою жену.
Можно было бы рассказать про теорию Петра, про свою кретинскую доверчивость…
– Вот что, парень, – проговорил как мог твердо. – Иди отсюда. Ну ясно же, что со мной кончено. Иди, возьми Олесю, только не бросайте ее, ладно? Ее отец… в смысле я, – человек богатый. Очень богатый!