Твоя капля крови
Шрифт:
У Ладисласа были новости. И, видимо, срочные, раз уж граф сделал приписку.
Граф никогда не внушал Стефану особой симпатии, да и не пытался. Но все обрывки новостей с родины шли через Ладисласа, так же как и контрабандное зелье. Они оба были чужими на этой земле, хоть Ладислас приехал в Остланд не заложником, а послом.
Что ж, прием – что бы там ни было – поможет отвлечься от мрачных мыслей.
Когда он вошел в залу, голова еще слегка кружилась, но чувствовал он себя терпимо, и даже свет, брызгами разлетающийся от хрустальных люстр, не резал глаза. Общество, собирающееся у
Хозяин салона стоял сейчас в дальнем углу, склонившись к уху одного из молодых дарований, и что-то ему нашептывал. Невысокий, щуплый, в вечном напудренном парике, каких здесь уже не носили, в узком камзоле. Он заметил Стефана, оторвался от своего протеже и быстро увел князя в пустующий курительный кабинет.
– Совершенно случайно, – сказал он, раскуривая трубку, – мне передали для вас послание. Бродяга, странник – вы понимаете.
Он вынул из кармана плотный бумажный квадрат и передал Стефану.
Марек… как же давно от него не было вестей… Стефан вестей и не ждал – не нужно брату так рисковать. Официально тот считался мертвым – умершим от чахотки в тюрьме Швянта через полгода после восстания. Мареку было тогда всего восемнадцать, но его собирались отправить в крепость недалеко от Цесареграда вместе с остальными бунтовщиками. Его избавило от пересылки и казни только обещание старого Белты прислать к остландскому двору старшего сына – как заложника. Сына, который вовремя уехал из Бялой Гуры и среди пойманных повстанцев не числился.
– Да вам, друг мой, кажется, нехорошо… Вы посидите тут немного, ну а я пойду к гостям.
Стефан благодарно кивнул и развернул послание Марека, едва за графом закрылась дверь.
Брат,
я пишу тебе эти строки по дороге домой. Я долго был вдали от родины, но, кажется, пришло время вернуться. Скоро тебе придет письмо, сообщающее о тяжелой болезни отца. Не беспокойся, старик здоров, но ему нужно, чтобы тебя отпустили в Бялу Гуру. Он желает созвать всех старых друзей. Думаю, ты понимаешь, о чем пойдет речь. Я знаю, сколько сил ты потратил, чтобы добиться нашей свободы, но, кажется, иначе, чем железом, мы ее не добьемся. Очень прошу тебя: приезжай. Ты нужен в Бялой Гуре.
Встретимся дома,
Марек.
Стефан сложил письмо, сперва убрал его в карман, затем с сожалением вытащил и кинул в камин.
Им не хватило. Добрая Матерь, им не хватило. Мало им было крови. Мало воронья.
Вот только сам Стефан ни виселиц, ни крови не видел. Его отправили во Флорию за несуществующим оружием для повстанцев, а когда он вернулся… все уже было кончено.
И именно поэтому отказаться теперь он не мог.
Обещанное письмо пришло через несколько дней. Лотарь, забыв обиды, выслушал историю о болезни отца с сочувствием. Стефан заставлял себя смотреть ему в глаза.
– Разумеется, поезжайте, Белта. Но обещайте мне, что не станете слишком
– Я не посмел бы задержаться, ваше величество.
– Что еще за холодное «не посмел бы»? Все еще дуетесь на меня, князь? Впрочем, сейчас это неважно.
Цесарь погрузил перо в чернильницу на малахитовой подставке, пробежал глазами текст выездной грамоты и размашисто подписал. Он все еще выглядел усталым и каким-то… отсутствующим.
– Я безмерно вам благодарен, ваше величество.
– Мне жаль вашего отца. Надеюсь, вы успеете уладить свои… разногласия.
Он единственный догадывался, что Стефан покинул Бялу Гуру не только из-за желания защитить семью. Князь Белта никогда бы не обмолвился об этом – но умение читать мысли, как сказал когда-то совсем юный Лотарь, является непременным признаком дружбы.
«А теперь, – подумал Стефан, глядя в голубые беззащитные глаза своего цесаря, – я его предаю».
Глава 1
Белогория (Бяла Гура), западная провинция Остланда
В пути его не задерживали. Когда не право рождения, то пожалованная цесарем бумага избавляла князя от всяких проверок. Карета ехала раздражающе медленно, вихляя и подскакивая на испещренной ухабами дороге, мимо безнадежных елей и голых деревенек.
Стефан ожидал увидеть у Стены вереницу повозок, но на дороге было пусто. Верно, за границы Державы выпускали немногих.
Хмурый квадратнолицый державник забрал у него сопроводительные письма и исчез надолго. Стефан, которому все труднее было сдерживать нетерпение, вышел из кареты и задрал голову вверх, рассматривая Стену. Снизу – где-то на два человеческих роста – Стена была настоящей, сложенной из серого камня. Над камнем воздух застилала густая полупрозрачная пелена. Будто бельмо – огромное, настолько видно глазу. Построенная магами Стена, которую ни взять, ни разрушить, ни пересечь без разрешения. Ни с той стороны, ни с этой.
Когда державник вернулся, поежившись, отдал бумаги и махнул рукой, Белта едва сдержался, чтоб не подогнать возницу. Они остановились в деревушке, кривыми избами наползавшей на бывшую границу. Небо залили знакомые чернила, пахнущие сладковато и пряно, как южный ветер. Стефан, не выдержав жары и гвалта постоялого двора, вышел прогуляться и дошагал до самого края деревни. Он долго стоял у дороги, вглядываясь в бесконечно спокойную ночь, будто надеясь увидеть вдали светящийся купол храма на Белой горе. Храм светился всегда с тех пор, как его построили: белоснежный купол отражал и разливал вокруг солнечный и лунный свет даже в пасмурные дни и безлунные ночи. Говорили, что тускнеет он только в часы бед и войн, когда Матушка оплакивает своих погибших.
Собственное ребячье нетерпение было Стефану смешно, однако, вернувшись на постоялый двор, он понял, что сердце успокоить не удастся. Он разбудил кучера, велев, как отоспится, ехать следом, а сам попросил у хозяина коня. Выведенный во двор каурый нехорошо всхрапнул, заржал и дернулся в сторону, едва Стефан протянул руку к поводьям. Видно, амулет, притупляющий животное чутье, почти растерял свою силу. Хозяин бросил на Стефана недоверчивый взгляд и крючковатыми пальцами сотворил «рогатку». Не иначе, заподозрил в князе самого Гнилого.