Твоя кровь, мои кости

Эндрю Келли

Она бросила взгляд в дальний угол кухни, где открытая дверь в погреб была едва видна из коридора. Там, где Питер прятался в тени, знакомые черты его лица стирались, пока он не превратился во что-то изголодавшееся и странное. Она передергивалась, передергивалась снова и уговаривала себя вообще ничего не чувствовать.

Не плакать. Не плакать.

Поднеся динамик к губам, она прошептала:

— Откуда ты знаешь?

— Потому что, — сказал Джеймс, — он уже пытался это сделать раньше.

4.

Питер

Внутри у Питера Криафола был узел, невероятно запутанный. День за днем он распускал стежки. Иногда у него распускались нитки разных цветов. Иногда он вспоминал картины — дом на холме, дерево, пораженное гнилью, безжизненное тело, топор, торчащий из его груди. Он распутывал клубки нитей из прошлых жизней и забытых «я», запутываясь в бесконечных сетях памяти, пока не перестал различать, что было реальным, а что — у него в голове.

Он знал: ему было пять лет, когда он впервые увидел зверя. Это было самое раннее воспоминание из его жизни. Он помнил серый цвет, апрельский дождь, который шел несколько дней подряд. Он выслеживал саламандру на берегу весеннего пруда, его носки промокли насквозь, а колени потемнели от грязи. Он и не подозревал, что забрел слишком далеко от дома, пока не загорелся зеленый свет. Сначала он подумал, что, возможно, наступила ночь, но потом поднял глаза и увидел, что лес тяжело нависает над ним.

Лес Уиллоу-Хит всегда казался ему зловещим, но в тот день тени между деревьями смотрели на него с явной угрозой. Ему потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что он видит вовсе не тень, а существо. Выше человеческого роста. Уже корня. Пальцы длинные и с двумя суставами. Первым побуждением Питера было бежать. Как можно дальше и быстрее — назад, на ферму, к желтоватому теплу кухни Уэстлоков.

Но потом существо заговорило.

— Питер Криафол, — прошептал он, и внезапно Питер вспомнил, что так его зовут. Что у него, маленького потерянного мальчика из Уиллоу-Хит есть имя. Бледный и тихий, как привидение. Путался под ногами в доме, битком набитом незнакомцами, и никогда не был уверен, кому из них он принадлежит. Если он вообще кому-то принадлежал, или просто появился однажды, маленький и злой, роющийся в кухонных шкафчиках.

Более того, он помнил, как умирал. Снова и снова, один прерывистый вздох за другим. Стоя там, в тени леса, казавшийся маленьким на фоне грозового неба и этого ужасного, огромного зверя, он почувствовал, как ледяные пальцы страха впервые сжали его маленькое горло.

— Откуда ты знаешь, кто я? — спросил он, и дрожь в его голосе тут же потонула в стуке дождя по листьям.

Окруженный деревьями, зверь наклонил голову.

— Мы с тобой прилетели сюда по небу, вместе. Помнишь?

Он покачал головой. Он не мог вспомнить ничего, кроме Уиллоу-Хит.

— Прошло слишком много лет, — сказал зверь. — Мне пора возвращаться

домой. И тебе тоже. Твоя мама ждет.

И тогда, именно тогда, Питер вспомнил, что у него была мать. Он помнил тишину, щелканье, жужжание ткацкого станка, отдаленное журчание ручья. Ощущение, когда тебя укачивают, чтобы ты заснул. Мать, такая, какая была у Уайатт. Кто-то, кто лечил его царапины, целовал в макушку и пел ему песни. В этот момент, когда деревья возвышались над ним, как часовые, она казалась очень, очень далекой отсюда.

Закутанный в темную мантию зверь искоса наблюдал за ним, его удлиненный череп поворачивался на шарнирах.

— Ты бы этого хотел? Увидеть свою мать? Вернуться домой? Ты, должно быть, ужасно устал умирать. Я могу сказать, что тебе нужно делать, чтобы жить. Это очень просто.

***

Он проснулся от телефонного звонка.

«Это всего лишь сон», — сказал он себе. Воспоминания о другом человеке из прошлой жизни тянулись за ним по пятам в реальный мир. В доме был только один телефон, и он не работал уже много лет.

Теперь Питер рвался из цепей, отчаянно надеясь услышать хоть какие-то намеки на то, что Уайатт поднимается наверх. В ту последнюю роковую ночь перед тем, как она ушла навсегда, он планировал довести дело до конца — вонзить лезвие ей в живот и дать ей истечь кровью, как поступала с ним ее семья в течение многих лет. Унести ее в рощу и позволить зверю насладиться последними ударами ее сердца. Последнее кровавое подношение в обмен на его свободу.

Но когда пришло время сделать свой ход, он заколебался.

Где-то над головой зашипел чайник. Пара ботинок застучала по деревянному полу. Фермерский дом застонал от движений Уайатт, старые кости переместились на корточки. Она поднялась наверх несколько часов назад, вероятно, чтобы позвонить матери, и с тех пор не возвращалась. Не для того, чтобы отпустить его. Не для того, чтобы задать вопросы. Не для того, чтобы пялиться.

Минуты текли незаметно, день из золотого превратился в красный, а затем в фиолетовый, лунный свет тонкими серебряными бликами лился в окна. В конце концов — это было невероятно — Питер заснул, его руки были напряжены до предела, а голова полна снов.

Она была рядом, когда он снова проснулся. Он ощущал ее присутствие, как синяк, будто она избивала его до костей.

— Питер, — сказала она, уже не в первый раз. — Проснись.

Он не торопился, крепко зажмурил один глаз и приподнял голову, которая до этого лежала у него на груди. Прямо под ним стояла Уайатт, закутанная в белый свитер, пропитанный молью, и сжимала журнал в кожаном переплете, как щит. Страницы раскрылись веером, обнажив поля, набитые расплющенными веточками клевера. В ее карих глазах было что-то настороженное, в том, как она привставала на цыпочки, словно лань, готовая взлететь.