Твоя Мари. Когда ее не стало

Крамм Марианна

– Конечно, не понимаю. Какого черта ты столько лет носишься с фантомом женщины, которая тебя даже не любила? – сказав это вслух, я вдруг понял, как выгляжу в глазах того же Севера, например. А вот точно так же, как сейчас Михеев – жалким, потерянным и страдающим по тому, чего у меня никогда не было.

Я решительно отогнал от себя эту мысль, потому что подобное сравнение мне совершенно не понравилось. Да и было всё совсем не так. Машка была моей много лет, моей – целиком, полностью, до последней клеточки. Она принадлежала мне вся. А Валерка, каким-то чудом урвавший мизерный

кусочек в виде случайного секса, всерьез думал, что владел ею.

Он вдруг полез в карман и вынул две небольших фотографии – черно-белых, явно любительских, формата «девять на двенадцать» – и протянул мне.

– Что это? – машинально взяв снимки, спросил я.

– А ты сам посмотри, – и он отвернулся, докуривая сигарету.

На первом снимке они сидели на диване – Валерка держал Машку на коленях и выглядел так, словно вот-вот умрет от свалившегося на него счастья. На второй была Машка и еще неудачно обрезанный профиль какой-то девчонки, ее я не знал. Машка, закинув руки, поднимала вверх волосы и смотрела куда-то в потолок. Длинная тонкая шея, профиль, темные – явно от помады – губы, чуть прикрытые глаза. Моя Машка…

Фотография была склеена из нескольких обрывков, держалась на скотче с обратной стороны, и я почему-то сразу понял, что это было делом рук Валеркиной дамы сердца. Это я тоже проходил – Ника однажды разорвала в клочки карандашный набросок, найденный у меня в сумке, и я точно так же склеивал его по кусочкам.

– Ну и что? – равнодушно бросил я, возвращая фотографии Михееву.

– Ничего, – он снова убрал их в карман. – Хотел, чтобы ты это увидел.

– Думал, что мне будет больно?

– Не знаю… мне бы было.

Я вынул телефон, открыл галерею и протянул Валерке:

– Ты не знаешь, что такое боль по-настоящему, по-взрослому. И если не боишься, можешь посмотреть.

Он нерешительно взял телефон и бросил взгляд на первую открывшуюся фотографию – обнаженная Машка сидела спиной к объективу на разобранной постели и, потягиваясь, точно так же поднимала руками вверх волосы – совсем как на том старом снимке, который Валерка только что убрал в карман. Я даже помнил, когда и где снимал это – на даче, летом, сразу после получения диплома.

Он перевел затравленный взгляд с телефона на меня, и я протянул руку, чтобы забрать, но Валерка вдруг сделал шаг назад:

– Нет, погоди… у тебя наверняка есть еще. Я… хочу посмотреть.

– Да ты мазохист, Михеев, – пошутил я, выбивая из пачки новую сигарету и понимая, что мы тут застряли. – Идем хоть на лавку тогда сядем, что ли, у меня два операционных дня подряд было.

Мы зашли за кафе, Валерка следовал за мной, как привязанный, послушно уселся на лавку и, взяв телефон обеими руками, принялся вглядываться в фотографию Мари. Я, откинувшись на спинку и вытянув ноги, курил и исподтишка наблюдал за тем, как меняется выражение его лица. Я знал, что за этим вполне безобидным снимком с легким налетом эротики последуют совсем другие – те, где будет Мари в «тематическом» антураже, и мне было интересно, сможет ли Михеев это выдержать. Всегда любопытно наблюдать за тем, как душевный мазохизм борется в человеке с желанием не испытывать

боли. Почему-то всегда побеждает первый, это я знал по себе.

Валерка осторожно листал пальцем снимки, и я видел, как его глаза вспыхивают интересом. Ну, еще бы… Моя Мари всегда выглядела на снимках привлекательной, опасной, манящей, сексуальной – такой, какой и была для меня и для каждого, кто это видел.

– Почему… нигде нет лица? – выдохнул Михеев спустя несколько минут.

– Она не хотела.

Валерка неопределенно кивнул, как будто понял, и продолжил рассматривать фотографии. Я уже пожалел, что вообще дал ему телефон – снимков там было такое множество, что процесс мог затянуться на долгое время. Но я видел и то, что Михеев ни за что не вернет мне смартфон, пока не дойдет до конца.

– Как у тебя поднималась рука, скажи? – рассматривая снимок, на котором была спина Мари, исполосованная чем-то однохвостым, снова спросил Михеев. – Как ты вообще додумался?

– Ну, ты же, как я понял, изучил вопрос – так зачем спрашиваешь? Мы об этом не думаем – мы так дышим.

– Как пафосно…

– Как есть… и это… пойдем в помещение, а? Тут холодно, – я вдруг почувствовал, что октябрьский вечер все-таки взял свое, и температура опустилась, воздух сделался почти ледяным.

– Там слишком много людей, – мотнул головой Валерка. – Ты ведь не хочешь, чтобы все узнали, правда?

И вот тут я разозлился, вырвал из его руки телефон и, резко поднявшись с лавки, пошел в кафе, проигнорировав окликнувшую меня в холле Наташку. Забрал из гардероба куртку и снова вышел на улицу – Михеева там, к счастью, уже не было, потому удалось избежать скандала и назревавшего мордобоя. Я до сих пор хорошо помнил нашу драку на вечеринке много лет назад, когда, собственно Валерка и стал невольным свидетелем наших с Мари игрищ. Нет, повторять это я не хотел хотя бы из уважения к ее памяти.

Дневник Мари.

«Михеев отловил меня после злополучной вечеринки у моего собственного подъезда. Был один из тех редких вечеров, когда я собиралась побыть дома и сделать кое-какие дела, потому что Денис дежурил. Но не тут-то было…

Валерка преградил мне дорогу буквально в трех метрах от крыльца:

– Маша… нам надо поговорить, – чуть склонив по привычке голову к правому плечу, попросил он.

– Валера, я тебе всё давно сказала, ничего нового не будет. Дай мне пройти.

– Нет, – спокойно заявил он, не трогаясь с места. – Я ждал тебя больше часа и не уйду, не поговорив.

– Ты действительно не понимаешь ничего или прикидываешься?

– Всё я понимаю. Но ты должна меня выслушать.

– Я не должна ничего и никому.

– Ошибаешься, – вдруг произнес он, и я удивленно посмотрела ему в глаза. – Ты должна своему Денису… как там у вас это правильно называется?