Твоя Мари. Когда ее не стало
Шрифт:
– Не понравилось? – ухмыляюсь я, глядя, как он садится на пол к стене, так и не застегнув джинсы, и пытается закурить дрожащими руками.
– Не говори ерунды… ты ведь знаешь, что красивое белье меня заводит. А такого я еще не видел.
– Ну, привыкай, мне Кристина привезла целую связку, – смеюсь я, усаживаясь рядом и вытягивая ноги в черных чулках.
– Она просто террористка, – бормочет Денис, наклоняясь и целуя меня в плечо. – Я теперь с тобой в автобусе вместе ездить не смогу…
Мы прыскаем от смеха, представив картину.
–
Денис затягивается, выпускает вверх облако дыма и мечтательно произносит, глядя в потолок:
– Всегда мечтал о женщине в красивом кружевном белье. Когда-то давно, лет, наверное, в двенадцать, нашел у отца в тумбочке журнал… да не смейся ты, не «Плейбой», а какой-то рекламный, видно, кто-то из пациентов из-за бугра привез… и там была как раз реклама нижнего белья – голубой лифчик и трусики… ох, Машка… я даже лица модели не помню, не могу сказать, была она блондинка или брюнетка, а вот этот комплект…
– Да ты извращенец, Диня, – смеюсь я, целуя его в грудь в вырезе расстегнутой рубашки.
– Еще какой… – вздыхает он, стряхивая пепел в стоящую рядом пепельницу. – Ну-ка, встань на четвереньки, – он чуть толкает меня вперед, и я, подогнув ноги, поднимаюсь в требуемую позу. – Ползи. Нет… медленнее… голову опусти… вот так… возьми стек из шкафа и принеси мне… нет, Маша, в зубы возьми… ага…
Он встает на ноги, застегивает джинсы и рубаху, протягивает руку и забирает у меня из зубов стек. Не скажу, что мне заходит такая практика, но почему бы не доставить удовольствие Верхнему, которому так очевидно нравится это зрелище?
Денис запускает руку мне в волосы – они у меня сейчас чуть ниже плеч, натурального цвета – перекрашу в белый и остригу их коротко я примерно через пару месяцев, но сейчас они еще в первозданном виде, разве что накручены на спиральные бигуди и выглядят чуть небрежно. Этой длины как раз хватает Денису, чтобы не наклоняться особенно и задрать мою голову так, чтобы видеть лицо.
– Оближи губы, – вдруг требует он. – Еще… еще… – его рука выпускает волосы. – Принеси кляп.
Возвращаюсь к шкафу, беру из ящика кляп – первый попавшийся, не выбираю, беру в зубы ремешок и возвращаюсь к Денису. Он закрепляет кляп, плотно вставив шарик мне в рот, поправляет волосы, чтобы не попадали под ремешки.
– Повернись и встань на колени, руки за голову. Голову чуть вниз… еще… да…
Он хлещет меня по плечам и спине ременным хвостом стека, это чувствительно, но не настолько, чтобы как-то возражать. Однако Денису самому не нравится такая порка, он давно понял, что со мной надо пожестче – тогда обоим только лучше. Стек летит на пол, из шкафа вынимаются флоггеры – о, вот это по-нашему… я чувствую возбуждение уже от одного вида девайса, а уж от первых прикосновений к коже вообще начинаю слегка дрожать от накатывающего волнами и все усиливающегося желания. Это довольно странно, но меня боль всегда возбуждала, я фокусировала свое внимание не на болевых ощущениях, а на тех эмоциях, что испытывала, и на остром возбуждении, которое снять можно было только одним способом…
Мы даже не трудимся дойти до кровати за балдахином, который Денис укрепил вокруг нее на полукруглой штанге, ввинченной в стену. Экшн заканчивается там, где начался – на ковре у окна в той части комнаты, где укреплены крюки в потолке и стене, где стоит крест для порки… Скосив глаза в сторону, я вижу валяющийся рядом флоггер, чуть дальше – еще один и кляп, который Денис выдернул перед тем, как повалить меня на пол.
Мы никогда
Ночевать остаюсь с Денисом – мы не так часто делаем это, не так часто позволяем себе проснуться утром вместе, принять душ и поехать вместе в институт, но сегодня как раз такой день. Разумеется, нормально выспаться не удастся, и утром у меня под глазами будут огромные синяки, красноречиво объясняющие всем желающим, чем я занималась всю ночь. Но и черт с ними, когда всё так хорошо…»
Да уж… Я закрыл тетрадь и по привычке уже сунул под соседнюю подушку. Захотелось курить, я встал и побрел в кухню. Включил бра над столом, бросил взгляд на часы – было почти три часа ночи. Завтра мне нужно было к восьми на дежурство в больницу, благо, что никуда не придется ехать, только дорогу перейти, оставалось надеяться, что день будет спокойным, без нескончаемой вереницы «скорых», подлетающих с сиренами к приемному покою.
Я налил себе чай, отодвинул занавеску и взял пепельницу. В свете уличного фонаря под легким ветром кружились опадающие с тополей во дворе листья. Наступил октябрь – снова октябрь, как два года назад… Тот октябрь, когда Мари, пусть и не собираясь, вернулась ко мне хотя бы на семь дней. На те семь дней, что мы провели с ней в небольшой московской квартирке с тремя огромными окнами и нелепыми обоями в розочках над изголовьем кровати. Я помнил, кажется, каждую мелочь в обстановке, каждую фразу, сказанную Мари, каждый ее жест, каждый взгляд. Я то и дело слышал ее хриплое дыхание, когда она лежала рядом со мной, вытянувшись в постели после совершенно потрясающего секса, которым она умела и – что там скрывать – любила заниматься. Почему всё так несправедливо? Почему она вернулась ко мне именно в тот момент, когда вообще уже ничего нельзя было исправить? Во всех смыслах – нельзя?
Но – изменил ли бы я что-то, сумей вернуть время? Даже не знаю. Наверное, я не сделал бы многих глупостей, не сказал многих ненужных вещей и наоборот – сказал бы многое из того, что не смог или не успел. Но вот что я точно не изменил бы, так это те семь дней. Их я не отдал бы никому. Когда Олег в разговоре об этом спросил – можешь изменить всё и не сделать того, что сделал, я ответил «нет», но имел в виду как раз вот это, а не отсутствие возможности вернуться назад и не прикоснуться к Мари.
Нет, я не считал ошибкой то, что произошло между нами – потому что во многом именно это и подтолкнуло Мари к принятию решения. Да, всё пошло потом не по плану – но ведь никто не скажет теперь, что было бы, если бы она отказалась лечиться. Вполне возможно, мы потеряли бы ее куда раньше – и я, и Олег.
После того, как я выгнал Леру, мы с Олегом снова как будто сблизились. Дело, конечно, было не в ней – наша детская дружба выдержала и не такие испытания, как постоянные разговоры о моем будущем в Теме. Просто Олег после того, как не стало Мари, сделался совсем отшельником, настоящим самураем без необходимости делить свое одиночество с кем-то. Кроме того, я все-таки считал, что ему неприятно видеть меня, я служил ему живым напоминанием того, что случилось в Москве. Живым, да… Потому что я всё ещё жил, а Мари – уже нет.