Ты бросаешь вызов?
Шрифт:
Мои колени ослабли. Когда я больше не могла держать себя в вертикальном положении, я опустилась на колени рядом с его дрожащим телом. Моя рука опустилась ему на грудь, и я почувствовала, как его сердце колотится, тяжело и беспорядочно, как будто оно вырывалось прямо из его груди. Рубашка промокла от пота и прилипла к телу, как вторая кожа.
Я знала, каково это — страдать вот так. Грудная клетка прогибается, весь воздух высасывается из легких, кулак сжимает сердце так сильно, кровь хлещет через уши, кажется, что легкие не могут
Началась дрожь, и Мэддокса начало трясти. Это началось с его рук, прежде чем все его тело задрожало, когда он изо всех сил пытался сделать такую простую вещь, как вдох и выдох.
Сначала мне нужно было заставить его дышать, это был единственный способ заземлить его в настоящем, вернуть его из того места, где он заблудился в своей голове.
Мэддокс обхватил голову руками, его тело раскачивалось взад и вперед.
— Нет, нет, нет. Пожалуйста. Пожалуйста, — умолял он.
— Мэддокс, — тихо произнесла я. — Мэддокс, я здесь. Все нормально.
Из его горла вырвался мучительный звук, и мои глаза загорелись непролитыми слезами. Это было… тяжело. Так чертовски тяжело.
Это был не Мэддокс.
Это был мальчик, испуганный и потерянный.
Я схватила его руку и отвела ее от его лица, удерживая обеими руками:
— Я здесь, Мэддокс.
Его глаза были зажмурены; его брови нахмурились, а лицо… это была маска острой боли. Его что-то мучило, его прошлое… может быть, я не знала, но что бы это ни было, Мэддоксу все еще было больно. Я почти чувствовала его страдания в тяжелом воздухе, окружающем нас.
Сжав его левую руку, я твердо сказала.
— Посмотри на меня, Мэддокс. Я прямо здесь. Посмотри на меня, хорошо? Пожалуйста.
Когда он держал глаза закрытыми, я изменила тактику.
— Дыши со мной, малыш. Ты можешь это сделать? Ты можешь дышать со мной? Я посчитаю. Мэддокс, ты сможешь. Я знаю, что ты можешь.
Он судорожно вздохнул, его грудь хрипела от напряжения.
— Ну вот. Медленно. Дыши со мной. Я здесь. Я не оставлю тебя. Все будет хорошо.
Я снова сжала его руку, считая вслух до трех.
— Вдохни, — скомандовала я.
Он вдохнул. Он медленно втянул воздух.
Я досчитала от четырех до шести.
— Выдохни.
Мэддокс резко выдохнул.
Вдох. Выдох.
Раз. Два. Три. Вдох. Четыре. Пять. Шесть. Выдох.
Когда его дыхание постепенно стало менее прерывистым, я прошептала:
— Я горжусь тобой. Все хорошо. Сделай это снова, Мэддокс. Дыши со мной. Останься со мной.
Его глаза открылись, и я поняла, что все, что я сказала, дошло до него, поэтому я повторила это снова.
— Я горжусь тобой. Останься со мной.
Я вдохнула, показывая ему, как это делать, и Мэддокс судорожно вздохнул. Где-то в его измученных голубых
Я увидела себя в нем, и мы истекали кровью, наша боль просачивалась сквозь нас, подобно тому, как слезы текут из наших глаз. Мэддокс посмотрел на меня так, словно смотрел на что-то, что вот-вот потеряет.
— Я никуда не уйду, — мягко успокоила я, поглаживая пальцами тыльную сторону его суставов.
Его все еще трясло, но он уже не пытался дышать.
Я вспомнила, как моя мать пела мне, когда я была ребенком, сладкую колыбельную, когда она укладывала меня спать. Когда я страдала от собственных приступов паники, мой терапевт посоветовал мне включить колыбельную на YouTube. Это помогло мне успокоиться. Я знала, что все по-разному переживают приступы паники, но, может быть… может быть, я могла бы…
Прямо сейчас Мэддокс выглядел как ребенок, которому нужно, чтобы кто-то его держал.
Так я и сделала.
Я встала на колени между его бедрами, так что была рядом с ним, и взяла его руки в свои. Я продолжала тереть кончиками пальцев его ушибленные костяшки пальцев, давая ему почувствовать мое прикосновение.
Мои губы приоткрылись, сердце сжалось, и я спела ему свою любимую колыбельную.
— Колыбельная и спокойной ночи, В небе звезды ярки, Пусть луны серебристые лучи, Принесут тебе сладкие сны, Закрой глаза сейчас и отдыхай, Пусть эти часы будут благословенны, Пока небо не станет ярким с рассветом, Когда ты проснешься с зевотой.
В его взгляде я увидела мимолетное узнавание. Его глаза стали стеклянными, и он смотрел вдаль, как будто не видел меня, потому что Мэддокс был где-то в другом месте.
— Колыбельная и спокойной ночи, Ты мамина отрада, Я тебя от бед защищу, И ты проснешься в моих объятиях, Соня, закрой глаза, Ведь я рядом с тобой, Ангелы-хранители рядом, Так что спи без страх, — тихо пропела я.
Его губы дрогнули, и внутри меня поднялась паника. Я облажалась; я не должна была петь ему. Он только начал успокаиваться, а теперь…
Мэддокс обвил рукой мою талию и прижал меня к себе, его голова опустилась мне на плечи. Мир замер, за исключением наших бешено колотящихся сердец, бьющихся друг о друга, как сломанная скрипка, издавающих яростные, болезненные звуки. Безмолвное рыдание сотрясло его тело, и я почувствовала влагу на шее, где Мэддокс прятал лицо.
Он плакал.
В тишине.
Он страдал молча.
Его слезы несли вес его боли.
Мои эмоции стали неровными, когда моя грудь разорвалась, нож вонзился в мое маленькое, хрупкое сердце. Было очень трудно проглотить тяжелый ком в горле. Эмоциональная боль оставила невидимые шрамы; тем не менее, эти шрамы можно было проследить самым нежным прикосновением, я знала это.