Ты это съешь
Шрифт:
– Это все потому, что ты вечно грызешь ногти. Отвратительная привычка. У тебя заведутся глисты, – и она наигранно сморщилась, показывая пальцами размеры мелких червяков.
А потом добавила, поглаживая меня по голове:
– Слушайся мамочку, и тогда все с тобой будет в порядке.
Вечером ко мне в комнату пришла Линда. Она плюхнулась на мою кровать и потрогала мой лоб своей прохладной ладонью.
– И зачем ты только его ел? – спросила она.
– Мама бы расстроилась, если бы я отказался.
– Ха, подумаешь. Даже когда мы ведем себя как паиньки, она все равно всем недовольна и вечно придирается.
Я с трудом улыбнулся. Я знал, что
Поэтому вместо ответа я только улыбался.
– Мама говорит, что я отравился, потому что грызу ногти.
– Чушь! Я тоже грызу, но как видишь, со мной все в порядке.
– Но ты же грызешь свои ногти. А с моими, может быть, что-то не так…
– Ерунда! Ты заболел, потому что ел суп из мертвецов. – уверенно сказала она, подпрыгивая на кровати.
– Родители тоже ели, но они здоровы.
– Потому что они сами, как мертвецы.
Тогда-то все и началось. Внезапные приступы тошноты стали случаться все чаще. Поначалу мне казалось, что они возникают спонтанно, но позднее я сумел обнаружить, из-за чего они появляются. Причиной моих приступов были мои неверные поступки. А под неверными поступками я подразумеваю действия, огорчающие маму. Стоило ей только взглянуть на меня своим фирменным взглядом «ты меня разочаровал», и реакция наступала мгновенно. Чем старше я становился, тем больше становилось симптомов. Я обрастал ими, как сырая курочка панировочными сухарями.
Обычно в таких случаях мамы отводят своих детей на прием ко врачу. Но моя мать была не из тех, кто доверял традиционной медицине. Вместо этого она обратилась за помощью и советом к своей прабабушке, большой поклоннице уринотерапии, траволечения и прочих хитрых и отвратительных штук. Та посоветовала отвести меня в церковь, дабы меня, семилетнего мальчугана, избавили от бесов, захвативших мое тело. Следующим пунктом моего лечения стали настои горьких трав и чтение заговоров три раза в день. Как ни странно, сомнительная терапия возымела успех. Чем больше я переступал через себя в угоду своей матери, чем больше слушался ее без сопротивления, тем здоровее себя ощущал. Часть меня безвозвратно погибла в том далеком счастливом детстве, где я не мог набраться смелости сказать «нет».
Эпизод 4. Найденные
В городе всегда так было. Рано или поздно кто-то оставлял ребенка у вашего порога. Порой они даже забывали позвонить в дверь, чтобы несчастного младенца тотчас же забрали. Иногда на подброшенных детей натыкались случайно, открыв входную дверь. На некоторых даже наступали. Вот почему некоторые дети не так красивы, как другие, так объясняла нам это мама. Иногда крик младенца привлекал внимание жильцов, и они тотчас же выходили посмотреть, что стряслось. Рано или поздно это случалось со всеми полными семьями – то есть с теми, где были и мама и папа.
Случилось это и с моими родителями. Сначала они нашли меня, а через год им подбросили и Линду. Когда кто-то подбрасывает вам под дверь одного ребенка –вы еще кое-как готовы к этому, но появление второго всегда кажется ошибкой. Всегда хочется выйти на крыльцо и окликнуть курьера: известить его об ошибке, но вот только бы знать кого.
«Эй, вы уже приносили мне ребенка. Только год прошел. Нельзя же так часто!» Но даже если вы кричали вслед, никто вас не слышал, кроме
«Бедняжка. Уже второй. Должно быть, они и вправду ошиблись. Наверняка ребенок предназначался для семьи из дома 17. Та женщина уже давно поглядывает на крыльцо, но кроме газет ей ничего не приносят».
Ребенка Линды никто не подбрасывал. Он появился сам. Зародился внутри ее тела – плоть в плоти. Тогда у моей сестры и появились те же симптомы, что и у меня. Ее часто тошнило, она побледнела. Казалось, кто-то высасывал из нее жизнь.
Мама объяснила мне, что это скверное дело, когда такое происходит и во всем обвиняла соседского парня по имени Билли, который часто наведывался к нам в гости. Вероятно, Линда каким-то образом заразилась от него, тогда я так это понял. Эта мысль меня напугала, ведь я тоже общался с Билли. Я долго ощупывал свой живот, беспокоясь, что и внутри меня может кто-то зародиться. Но мать таинственно сказала, что мне не о чем беспокоиться.
Родители пытались образумить Линду:
– Младенец будет расти в тебе до тех пор, пока не вырастет достаточно большим и не уничтожит твое тело. Отделиться от тебя он уже не сможет, пойми, иначе он бы там внутри и не появился, – объясняла ей мать.
– Придет время, – добавляла она, – и все встанет на свои места. Ты откроешь входную дверь и увидишь своего ребенка, который предназначен тебе, именно тебе, это происходит со всеми нами.
Но Линда не слушала ее. Она твердо решила оставить ребенка, растущего в ее собственном теле, каким бы странным и неестественным это не казалось. К тому же она решила переехать к своей подруге и начать самостоятельную жизнь.
Я же испытывал суеверный страх перед вездесущей силой и влиянием матери. Она была матерью не только мне, она была Великой Матерью Всего Сущего на Земле, прародительница, кормилица, великая Инь. Мне казалось, никто во всем мире не может совершить тот или иной поступок, пока Она этого не позволит. И вот, моя родная сестра объявляет о переезде.
Отец, как верный паж королевы, выступил на стороне Ее Величества, все силы святой инквизиции родительской любви он бросил на возвращение заблудшей овцы в стадо. Они наперегонки придумывали и озвучивали ужасы будущей жизни Линды вдали от их заботливых взоров. Они пытались запугать ее непременными осложнениями после родов или рождением умственно отсталого ребенка, ведь случай моей сестры был чем-то отвратительным и неестественным. Из уст родителей предостережения звучали как древние проклятия. Они шипели на нее, словно две гигантские змеи. Но Линда давно овладела защитным ритуалом, столь мощным, что ей удалось кое-как заткнуть родителей.
Однажды во время семейного совета Линда встала из-за стола, вплотную подошла к матери и с улыбкой показала ей средний палец. Но Императрица Инь все равно не сдалась…
После этого Линда ушла наверх, оставив пыль скандала оседать на мебель. Мое кресло жалобно скрипнуло, когда я засобирался в свою комнату, и отец с матерью вдруг обнаружили мое присутствие.
Мать улыбнулась и медленно подошла ко мне. Она начала шептать мне на ухо, мерзко, с придыханием. Эти звуки раздражали мои уши. Я начал смотреть в сторону, на полки, где теснятся забытые ненужные вещи, вынужденные сосуществовать друг с другом без всякой симпатии, без всякой на то причины, без надежды на избавление. Голос моей матери – как серая пыль, оседающая на полки, книги, на мои собственные плечи.