Ты это съешь
Шрифт:
Я заключаю ее в объятия и чувствую, как ее слезы впитываются в мою рубашку.
На лужайке перед домом криво припаркована ее машина. Я к ужасу замечаю, что одним колесом она раскурочила наш газон.
В коридоре слышатся ровные шаги – это мама.
– Кто там пришел? – спрашивает она.
– Миссис Дэвис, – захлебываясь в слюне и слезах обращается к ней Майя. – Что произошло с ней? Она должна была приехать ко мне во вторник вечером.
Мать смотрит на нее, как учитель на провинившегося школьника, холодно и осуждающе.
Затем, ни слова ни говоря,
– Она была так счастлива… Я не понимаю, зачем она решила сделать это... В нашу последнюю встречу она была твердо намерена оставить ребенка, – Майя наивно полагает, что моя мать ее поддержит.
– Я говорила ей не крутиться с тобой и твоей компанией, – вдруг говорит моя мать, она всегда отвечает невпопад и никогда не слушает собеседника, – Эти грязные вонючие панки, черт бы вас побрал! Размалеванные морды! Я так и знала, что случится беда.
Майя на грани истерики.
– Ну-ка потише! – цыкает на нее моя мать. И тут на Майю снисходит озарение.
– Так это вы… вы заставили ее, заставили избавиться от ребенка. Вы убийцы! – визжит Майя.
Я внутренне содрогаюсь от ее слов. Она прочла мои мысли и отпустила их на волю своим голосом. Голова кружится, будто кто-то ударил меня по затылку. Майя, разумеется, ничего не знает о яичнице и сэндвиче, о приторном чае, которые попали в легкие моей сестры, когда та лежала на операционном столе под общим наркозом.
– Убирайся из моего дома, – шипит на нее мать.
– Я пришла не к вам, а к Линде. Мне нужно увидеть ее. Я должна попрощаться.
Мать хватает ее и выталкивает за дверь, но Майя ведет себя словно рассерженная кошка: она царапается и вырывается. Ловкое движение и она уже с криком, наполненным отчаянием и болью, несется к гробу.
Увидев свою подругу лежащей в гробу, Майя на минуту затихает. Теперь все гости прислушиваются только к ее учащенному дыханию. Потом она падает на колени и в ее груди начинает клокотать. Она тихонько воет:
– Что они с тобой сделали? – Майя берет руку Линды и прижимается к ней щекой.
Потом встает с колен и кричит присутствующим:
– Это не ее платье, она никогда не надела бы такое дерьмо! – выкрикивает она.
Отец подхватывает ее невесомое тельце и пытается оттащить ее от гроба.
– Она этого не хотела! Не хотела! – продолжает выкрикивать она, но всхлипы сдавливают ее голос.
Через пару минут все затихает. Слышно только, как визжит машина на нашем дворе. Мать смотрит в окно, и ее лицо приобретает устрашающий вид.
– Только посмотри на это, она же испортит нам газон! – вопит она и выбегает из дома.
На зеленом ворсистом ковре лужайки теперь отчетливо видны глубокие черные шрамы.
Мать хватается за голову и кричит вдогонку Майе:
– Какая же ты все-таки сволочь!
Потом она поворачивается ко мне:
– Зачем ты только ее впустил?
И не дожидаясь моих оправданий, уходит обратно в дом.
Черные шрамы
Я неуклюже выкатываюсь на газон и тяну руку к земле, чтобы дотронуться до следа от шин. Я надеюсь дотянуться, но теряю равновесие и падаю. Лежа ничком на газоне, я чувствую, что земля прохладная и влажная, ее запах – это запах прошлых жизней, бесследно растворившихся в ее черноте. Вся Земля – сплошное кладбище. Я рыдаю.
Эпизод 8. Дыхание
В таком состоянии меня обнаруживает отец. Он поднимает меня с земли со вздохом, полным разочарования:
– Эх, Саймон…
Он снова усаживает меня в инвалидное кресло и завозит в дом. Входная дверь за нами захлопывается. Это самый тоскливый звук в мире. Мне никогда не сбежать из этого дома.
Час спустя гости уже достаточно выпили, чтобы забыть, зачем они сюда пришли. Со всех сторон доносятся с трудом сдерживаемые смешки, разговоры уже лишены похоронной сдержанности. Для кого-то это идеальная обстановка, чтобы завести новые знакомства. Я не осуждаю этих людей. Я даже не знаю их.
Издалека я вдруг замечаю, как дышит моя мертвая сестра. Я пытаюсь пробраться сквозь толпу гостей, которые не замечают меня, в своей коляске я достаю им чуть выше пояса, совсем как маленький мальчик. Но наконец мне удается подъехать к гробу. Букетик, который Линда держит в безвольных руках, медленно поднимается то вверх, то вниз, и мне начинает казаться, что Линда нашла обратную дорогу из царства вечной темноты.
Я наблюдаю за тем, как вздымается ее грудь, ее живот и кричу изо всех сил:
– Она жива! Линда жива!
Гул удивления проносится за спиной.
Я наклоняю голову к ее груди, надеясь услышать биение проснувшегося сердца, и замечаю на ее безупречном новом платье червя. Он извивается, не находя себе места, каждое его движение пронизано судорогой. Я брезгливо смахиваю его на пол, жалея о том, что ноги мои не шевелятся, иначе я придавил бы его ботинком.
На шее моей сестры я обнаруживаю еще одного червя, и еще парочку на плече, другие пытаются спрятаться в волосах. Но больше всего их скопилось на букете. Я поднимаю цветы, чтобы отряхнуть от мерзких падальщиков, но вдруг вижу, что на животе Линды шевелится и дышит живая подстилка, усыпанная маленькими бледными червями. Это гнездо опарышей. Их здесь тысяча.
В моих парализованных ногах происходит какая-то перемена. Горячая жидкость щекочет их изнутри, я вскакиваю с кресла, делаю несколько неуверенных шагов прочь в порыве отвращения и падаю в туман обморока. К своему удивлению, я все еще слышу, как суетятся гости. Кто-то требует принести мне воды, другие – охают и переминаются с ноги на ногу, беспокоя скрипучий паркет. Но сквозь закрытые глаза я не вижу никого, кроме Линды. Она стоит прямо передо мной, смотрит на меня сверху вниз, как будто пытается уложить меня спать. Она улыбается и говорит мне: