Ты маньячка, я маньяк или А пес его знает
Шрифт:
Сергей здраво решил, что при таких обстоятельствах помощь супруги в поисках блудного мужа крайне опасна, поэтому, выйдя из ресторана, он твердо сказал:
— Здесь наши пути расходятся. Есть у меня одно дельце, так что, прощайте. К полуночи я вернусь.
Она растерялась:
— Прощайте? Вернетесь к полуночи? А я что, по-вашему, делать должна?
— До полуночи не так уж много осталось, — успокоил ее Кириллов. — Вернитесь в номер, погуляйте с собакой, сходите в кино. Я не знаю,
И, не дожидаясь ее возражений, он быстро и сердито ушел.
Евдокия с Бродягой вернулись в номер.
— Это ужасно, ужасно, — твердила она, — зачем он сбежал? Мне нельзя одной оставаться.
Оставаться одной ей действительно было опасно. В номере она погрузилась во мрак своих мыслей, и сразу все выводы, казавшиеся химерическими рядом с Кириловым, обрушились на Евдокию жестокой реальностью. Кириллов своим присутствием как бы ей говорил: «Нет-нет, ты ошибаешься, такого быть не должно, так не бывает».
Теперь же некому было это сказать, и Евдокия поверила всем своим страшным мыслям.
— Мама моя дорогая! — взвыла она. — Так и есть, это я! Я! Я!
Открытие было столь невыносимо, что срочно требовался уход — уход из комнаты, из отеля, из города… Даже из этого мира! Из жизни!
Охваченная кошмарным своим состоянием, напуганная и беспомощная, Евдокия металась с воплями по комнатам номера — Бродяга трусил за ней.
«Ты можешь на меня рассчитывать, — говорили его глаза. — Я очень хочу помочь, но что делать, не знаю, я не понимаю тебя, подскажи».
Евдокия в глазах не читала, Бродягу не замечала, ей было плохо, ужасно и нестерпимо.
«Надо включить телевизор,» — вдруг решила она, без всякой надежды, что это ее отвлечет.
Действительно, какое-то время она бессмысленно смотрела в экран — шли местные новости. Диктор со скорбным видом о чем-то рассказывал, но Евдокия его слова пропускала мимо ушей и не в силах была сконцентрироваться — суть уходила. О чем идет речь она поняла только тогда, когда на экране крупным планом возникла картинка: дорога, кусты, а в них обезображенный женский труп.
— Это я! Я! — взвизгнула Евдокия и выключила телевизор.
Визг ее переполнил комнату. Бродяга, испуганно строя горбы, попятился; шерсть его встала дыбом.
«Даже собака знает кто я», — обреченно подумала Евдокия.
Ноги ее подкосились, силы разом ушли, но новая мысль окатила горячей волной, открывая второе дыхание. И снова Евдокия заметалась по номеру.
— Конечно, пес знает! — вопила она. — Ему ли не знать, он же был рядом со мной! Он все время был рядом, и ночью и днем!
Бродяга уже не пятился — мешала стена, в которую он смятенно ввинчивал свой тощий зад с трусливо поджатым хвостом. Евдокия к нему приблизилась и, глядя прямо в собачьи глаза, строго спросила:
— Признавайся, Бродяга, кто убийца? Кто маньяк? Ты же знаешь!
Пес действительно знал, но хозяйке он не ответил. Стыдливо отвернув свою добрую морду, пес промолчал. Он был русским, а у русских молчание — знак согласия. Евдокия, памятуя об этом, приняла немой знак за согласие пса с ее страшными мыслями.
— О, нет! Нет! — хватаясь за сердце, воскликнула Евдокия. — Это слишком жестоко!
Глава 35
Все, что до этого Евдокия держала в уме как вероятное, теперь стало истинным — Бродяга поставил последнюю точку. А тут и память стала покорной. Память мгновенно ей подсказала все те состояния, которые она скрывала от мужа. Евдокие сразу стало понятно как попадали ножи в квартиры ее подруг — их подкладывала она сама. Евдокия даже смогла припомнить когда и как это было.
«Да-да, — говорила себе она, — у меня участились провалы. Память вдруг взбунтовалась: вот я разговариваю с Евой, потом — провал, а потом я в ванной Ирины себя застаю. И как раз возле шкафа. Тогда я нож и подложила. И тут же забыла об этом. У меня раздвоение личности. Во мне живет страшный, жестокий убийца. Он из меня выходит когда пожелает и от меня же тайком жуткие вещи творит.
А мои сны? Теперь нет сомнений, это не сны! Я действительно бродила ночью по городу! И убивала! Боб правильно все разгадал, только дело не в нем. Это я подложила ему ключи!
Это я набила сундук ножами!
Бедная Пенелопа!
Она догадывалась! Она следила за мной! Боже мой, как я больна! Даже здесь, в Нузе, в чужом незнакомом городе я совершила убийство! Дальше так продолжаться не может! Это надо немедленно прекратить! Я не человек! Я себе не вольна!
Я должна умереть!
Но как?!»
Евдокия остановилась (а она, размышляя, беспрестанно носилась по номеру), хищным взглядом окинула комнату, но придумать ничего не смогла. В голове вертелось только одно: «Надо срочно себя убить! Скорей! Медлить нельзя!»
Как убить себя, она не знала, но была охвачена решимостью нешуточной. Неизвестно чем затея закончилась бы, не откройся внезапно дверь и не войди в номер Кириллов.
Увидев его, Евдокия остолбенела:
— Вы вернулись?
— Вернулся.
«И очень невовремя», — подумала она, восклицая:
— Уже?
— Что значит — уже? — рассердился Кириллов. — Ночь на дворе.
— Ночь?
Евдокия оглянулась на окна — действительно ночь. И темная: на небе ни зведочки.
— Время незаметно пролетело, — расстерянно пролепетала она.