Ты - наша
Шрифт:
Киваю заторможенно, словно болванчик китайский. Из тех, что на передней панели машины устанавливают.
Да, это все может быть уже не актуально… Но почему так больно, господи? Почему?
— Я больше не хочу быть крайним, Вась, — вздыхает Тошка, — ты и так на меня волком смотрела. Прикинь, я бы к тебе с этим пришел? Послала бы…
Снова киваю.
Да, послала бы, определенно.
Я и сейчас борюсь с желанием запустить этот телефон… Куда подальше.
— Мне надо самой все… выяснить… — я пытаюсь встать, но Тошка мягко
— Не надо пока, — вздыхает он, — давай утром…
— Почему? — я смотрю на его ладонь на своей голой ноге, и Тошка медленно убирает пальцы. — Я пропала, они волнуются… Может…
Последнее слово я добавляю с горечью. Раньше, еще пять минут назад, у меня бы сомнений на эту тему вообще не возникло.
А теперь…
— Потому что… — снова вздыхает он, — они не волнуются.
— Откуда ты?.. Тошка! Говори! Не смей молчать больше!
Настойчивость моя выходит мне боком, потому что сил встать не остается, и я беспомощно валюсь обратно на кровать.
А Тошка снова роется в телефоне.
И снова протягивает мне запись.
Сажусь, опасливо беру, словно мокрую противную жабу.
Смотрю на Тошку.
Что там? Просто скажи… Не надо показывать…
— Это сегодня, пару часов назад… В чате тоже скинули, нашем, универском… — нехотя говорит Тошка.
Запускаю. Внутри все мерзлое уже. Потому что знаю, что ничего хорошего, ничего, что способно было бы оправдать…
Мой мир, уже основательно разрушенный предательством родителей, сейчас будет окончательно мертвым. Я это чувствую.
И все равно запускаю видео.
Ночь. Музыка. Машины. Много машин.
Вижу знакомую черную тачку Лиса.
И его за рулем. А рядом, на пассажирском, девчонка. Знакомая, я видела ее в универе.
— Лис! — свистит кто-то за кадром! — погнали!
Лис усмехается в камеру, тянет к себе девчонку, целует ее взасос.
Я смотрю. Картинка расплывается перед глазами.
— О, Каменюка! — снова кто-то кричит, — давай! Сделай его!
Вдалеке, не особенно четко просматриваемая во мраке, но очень узнаваемая, огромная фигура Лешки. Он стоит возле своей машины. И рядом — девочка в белом комбинезончике, похожем по стилю на гоночный, но настолько в обтяг, что кажется голой в темноте. Она обнимает Лешку.
Смотрю, как тонкие руки, словно лианы, обвивают темную шею…
Телефон падает из рук на ковролин.
Я не смотрю вниз, слышу только, как переговариваются парни, как кто-то снова свистит, кто-то скандирует: “Лис! Лис! Лис!”
А кто-то еще говорит:
— Да Камень же бой слил… Бабло взял и не лег… Торчит теперь…
Внезапно подкатывает тошнота, да такая сильная, что едва успеваю вскочить и, с трясущимися руками и кружащейся головой, рвануть к санузлу.
— Вася, блять! — кидается мне на помощь Тошка, помогает, придерживает волосы, пока меня мучительно выворачивает желчью в раковину.
Не могу больше стоять, валюсь
Тошка подхватывает, несет обратно в комнату.
— Черт, надо все же в больницу… — ругается он, — но я боюсь, Вась… Твои навели шухер на весь город…
— Что? Кто? Лешка? Лис? — не знаю, почему я спрашиваю. Особенно, после всего увиденного.
— Да нет… — Тошка укладывает меня, укрывает заботливо, — родаки, блять…
— Что?
Мне сейчас вообще не интересно, что там сделали родители. Словно это не я интересуюсь, а кто-то посторонний.
А я — там, в прошлом. Счастливая, летящая, глупая в моменте. Со стороны на себя смотрю.
И плачу.
— Да не хотел тебе… — говорит он, — короче, они после того, как я тебя увез, звонили моим, скандалили… Говорили, что у тебя — психическое расстройство, и тебя надо лечить. Типа, ты сбежала из-под надзора, недееспособна. И справки у них есть. Тебя ищут, Вась, — Тошка смотрт на меня печально, — тебя хотят в психушку запереть, я так понял… А потом…
Зажмуриваюсь сильно-сильно.
Безумно хочется натянуть на себя одеяло и просто… не быть. Вот сейчас не быть.
Слишком много на меня свалилось.
Слишком жутко все.
И переход этот жуткий.
Несколько часов назад я была счастливая. Настолько счастливая, что сама себе не верила. И правильно делала, оказывается.
— Вась… — Тошка берет мои ладони, целует, нежно-нежно, едва касаясь губами, кончики пальцев, смотрит блестящими от волнения глазами, — Вась… Я тебя от всех спрячу, веришь? Ото всех! Никто не найдет! У меня… У меня есть подвязки. Будет новый паспорт, новая жизнь. Вась, хочешь новую жизнь? Забудь про всех них! Забудь! Они мизинца твоего… Вот этого… — он снова целует мой мизинец, шепчет и шепчет, жарко и убедительно.
А я смотрю на него.
И не могу отделаться от мысли, что это все — тоже неправда.
Как и вся моя жизнь, оказывается.
Моя семья, которая не была моей семьей.
Отец, который не отец.
Мать, которая не…
Любимые, которые не…
Друг, который не…
Жизнь, которая…
У меня ничего нет.
Ничего.
— У тебя есть я, — наверно, я говорю эти слова вслух, потому что Тошка отвечает, наклоняется ко мне, заставляя упасть на кровать спиной, нависает сверху, — я. Я тебя спасу. Я тебе помогу, Вась.
— Зачем? — на меня накатывает потрясающее по своей силе равнодушие. И его горящие глаза не вызывают ничего, кроме того же равнодушия.
— Потому что люблю, — шепчет Тошка. И наклоняется ниже, наверно, поцеловать хочет.
Отворачиваюсь, равнодушно глядя в темное окно.
В нем отражается кровать.
И мы на ней, два человека в мерзлом космосе.
Тошка застывает, так и не дотронувшись до меня.
Затем медленно отступает, садится к изголовью кровати, смотрит.
Я не шевелюсь, но взгляд его чувствую невероятно отчетливо.