Ты проснешься
Шрифт:
Катя слушала, старательно и сочувственно улыбалась, кивала в нужных местах. Ей не хотелось ссориться с соседкой.
Она не знала точно, где работает соседкин сын, а также соседкина невестка, но зарабатывали они неплохо и о матери заботились. По крайней мере, еженедельно либо сын Андрей, либо жена его Рита выволакивают из багажника серого «Ниссана» пудовые сумки с продуктами, при этом, если мама в хорошем расположении, из глубины квартиры доносится плаксивое: «Деточки, что же вы маму забыли, не приедете, не навестите?», а если расположение духа не очень, что бывает чаще, то желчное: «Явились, наконец.
А Васей, насколько знала Катерина, зовут соседкиного кота.
Катя уже зашнуровывала берцы и перебирала в уме, все ли она взяла из того, что ей будет сегодня необходимо, как прямо над головой грянул звонок. Он зашелся сплошной пронзительной трелью, без пауз, без промежутков и был такой отчаянный, что Катя, даже не посмотрев в глазок, распахнула дверь.
За дверью стояла Вика. Испуганные глаза, трясущиеся губы.
– Лидушку убили. Какой-то гад Лидушку убил. В кабинете. Мы ее нашли в кабинете. Мертвая, задушена. Думают, что Генка! – и зарыдала.
Катя потащила Викусю на кухню, стала совать ей кружку с водой, гладила по голове, прижимала, трясла, просила, чтобы успокоилась, еще что-то делала, и, наконец, Вика утихла, и теперь сидела угнувшись, тяжело вздыхая и всхлипывая.
Катя позвонила Валере-начальнику, предупредила, что задержится, а на его возмущенные вопли сказала, что, возможно, сегодня и не придет, и вернулась к Вике, чтобы хоть что-то выяснить, а потом уж идти в интернат.
Да, идти надо. Что там с Геной, что за чепуха...
Из Викиных слов следовало, что она, выйдя от Кати, тут же отправилась в интернат, имея намерение оттащить Генку от его ненаглядной химии и уговорить тихонько проникнуть в кабинет директора, чтобы снова разжиться там Интернетом.
– Зачем? – тихо спросила Катя. – У вас же Интернет подведен, в компьютерном зале. Я же все вам там отладила.
Компьютерным залом теперь называли бывшую вторую игровую, и всем это нравилось – и детям, и персоналу.
– Теть Кать, ну нам проголосовать нужно было еще разик на одном сайте, на форуме то есть, но только с другого компа, а то с наших больше не получалось. Мы пробовали, а сайт сигналит, что уже голосовали, и не принимает, а где голосовали, если только с одного голосовали, а с других двух не голосовали! А надо проголосовать, своих поддержать, а то они не выиграют!
– Мошенничать нехорошо, – отрешенно как-то проговорила Катя. – Значит, вы с Геной ее там и обнаружили. Бедные, бедные детки...
– Ничего мы не детки! – шепотом выкрикнула Викуся. – Только Лидушку так жалко! И страшно было очень на нее мертвую смотреть, – Вика опять заплакала, но тихонько, только вздрагивали худенькие плечи.
– Ну а Гена тут при чем?
– Это завхозиха дура! Танзиля, блин, Усмановна! Говорит: «А ты, Геночка, не уходи пока никуда, пока милиция не приедет! Я, говорит, сейчас милицию вызову, так они с тобой наверняка поговорить захотят!» Шалава! Вечно за всеми следит! И по тумбочкам она шарила, я знаю!
Катя вздохнула тяжело.
– Пойдем, Викусь, а то тебя еще хватятся. Пойдем, может, помощь нужна
Катя сама не очень понимала, что говорит, какая помощь, кому?.. Если Танзиля Усмановна на месте, то никакой особой помощи не требуется. Толковая тетка, они с Лидией Петровной давно, года четыре, наверно. Лидия – на мостике, а Танзиля боцманом. Хороший боцман.
Но как же Вику одну отправить обратно, если она прибежала сюда? И что там, в конце концов, с Геной? Хорошо бы Вике сегодня здесь остаться на ночь или Гену тоже отпросить? А отпустят?
«Да почему не отпустят-то?» – рассердилась на себя Катя. Ей было муторно, и она начинала почему-то бояться. «Что за глупости? Не при чем дети, ни Вика, ни Гена!.. Прекрати истерить сейчас же!» – сама на себя прикрикнула Катя, стараясь справиться с паникой.
Викуся, шмыгая носом, снова завязывала на себе шарф, как и час назад. Катя кинулась искать свой рюкзак, который обнаружился на полу возле мойки, подхватила его за лямку, приобняла другой рукой Вику и легонько выдвинула ее в сторону входной двери, которая оказалась незапертой и даже слегка покачивалась от подъездного сквозняка.
Заперев оба замка, Катя бросила внимательный взгляд в сторону соседских дверей и почему-то представила весьма предметно распластанное ухо соседки Ирины Николаевны, плотно прилипшее к дерматиновой поверхности по ту сторону зрительного пространства. Или нет. Ухо было минутой раньше. Теперь – глаз. Теперь был прилипший глаз и не к дерматиновой поверхности, а к цейсовской оптике дверного глазка.
Едва удержав себя от непристойного подросткового жеста в направлении этого самого живого глазка, Катя нахлобучила капюшон, схватила Вику под острый локоть и потащила по лестнице вниз, чтобы не маячить тут несколько лишних минут и не испытывать соседкино терпение, которое кончалось, и Катя это чувствовала. Вот она сейчас выплывет на лестничную клетку и задаст какой-нибудь наводящий вопрос.
А Кате очень не хотелось никаких вопросов. У нее у самой этих вопросов было – тьма. Их количество стремительно увеличивалось, они всплывали бесконтрольно, долбили несчастный череп, и почему-то казалось, что долбят снаружи. Самый главный из них был не кто, а почему и за что?
Танзиля плакала. Она сидела в своем кабинете, который больше был похож на кладовочку, очень такую симпатичную кладовочку, где глаз понимающего человека радовали запасы канцелярских принадлежностей, бытовой химии, отдельно – коробочек коркуновских и бабаевских и – даже! – фляжек коньячка. Она сидела на полу, зарывшись мокрым лицом в пыльную атласную занавеску, и ей не хотелось встать и пересесть в кресло на колесиках или на старый продавленный диван. Ей хотелось только одного. Чтобы ничего этого не было.
Чтобы не было мертвой Лиды, не было этой беды, не было также и странного чувства, которое Танзиля не желала замечать, а оно лезло, лезло!..
Да ни в чем она не виновата, отстаньте! Не то, так это, а все равно так бы и случилось, раз кто-то так решил!
Решил? Что решил? Лиду убить решил? А кто? Кто? А может, решил бы, да не убил бы, если бы не ты, Танзилюшечка? А?
Танзиля понимала, что все, хватит уже, нужно идти, что-то делать, говорить, быть там, снаружи. А морда зареванная – так этим сейчас и не удивишь никого. Лиду она любила. Но как бы ей хотелось, чтобы оказалось все так, как если бы она была совсем не при чем.