Ты сияй, звезда ночная
Шрифт:
В конце первой недели ситуация повернулась на сто восемьдесят градусов. Я вернулся из больницы домой — и обнаружил, что на столе меня ждет приготовленный обед (ну, вообще-то — всего лишь разогретые в упаковке роллы и большое блюдо свежевымытых персиков и винограда).
Секо радостно заулыбалась.
— Добро пожаловать домой! — воскликнула она. — Я ждала тебя. Я очень проголодалась!
Она щедро плеснула в огромный бокал калифорнийского вина.
— Знаешь, я решила — хватит искать Кона. — Она болтала без умолку, пребывая в состоянии необычной для себя разговорчивости. Кожа ее покрывалась
Я спросил ее, что случилось.
— Ничего не случилось. — Она отломила кусочек белого хлеба. — Просто я подумала: неплохо бы нам разобраться с некоторыми неприятными мелочами, пока он там путешествует.
— С какими неприятными мелочами? — спросил я, но Секо, по своему обыкновению, не озаботилась ответом.
— Кон, наверное, тоже так подумал, потому и уехал.
— Ты с ним виделась?! — Голос мой прозвучал так резко, что Секо, судя по ее виду, испытала некоторый шок. Она затрясла головой.
— Да как я могла с ним увидеться?! Ты меня напугал — начал вдруг кричать ни с того ни с сего…
— Прости, — вздохнул я.
На мгновение личико Секо стало растерянным.
— Не стоит извиняться. — Она отвернулась. — С ним все будет в порядке. Он пассажир вполне крутой!
— Да, — сказал я тихо. Да, правда. «Крутой» — это точно.
А потом мы ели роллы, хлеб и фрукты и прикончили бутылку вина меньше чем за час.
Убежденность Секо, что нет худа без добра, усиливалась с каждым днем. Мне, в прямую к ней противоположность, становилось все тревожнее и тревожнее. С «неприятными мелочами» она разбиралась медленно, но верно, на удивление деловито. Для начала помирилась с Мидзухо и сообщила ей, что Кон исчез с горизонта. Разумеется, довольно скоро великая новость достигла слуха родителей Секо, и они пригласили нас к себе в гости. Усевшись на полу напротив тестя в старомодно-формальной позе, я выдал ему полный отчет о случившемся. Какого дьявола я делал? Склонившись перед ним в поклоне и прижав руки к коленям, я чувствовал себя нелепо. Почему вообще я обязан докладывать ему о событиях своей интимной жизни?! Все это смотрелось так неестественно — и торжество, написанное на лице тестя, и непрерывные, суетливые движения тещи, то вскакивающей с места, то снова садящейся, выбегающей из комнаты и снова вбегающей с новыми порциями чая и закусок.
— Стало быть, тебе все-таки удалось утрясти свои трудности и разобраться в своих чувствах? — спросил тесть, и я сжался, как испуганный ребенок.
Я отвечал утвердительно:
— Сожалею, что мы причинили вам столько хлопот!
Что же это такое? Какого хрена я забыл в этом доме?!
— И ведь, понимаете, все произошло не из-за того, что Кон уехал, — вставила скромненько сидевшая со мной рядом Секо. — Скорее всего даже прямо наоборот! Его заставило уехать наше решение.
Моя теща яростно закивала и ответила, обращаясь в основном к моему тестю:
— Да-да, конечно же, мы понимаем. Я поняла вообще сразу-как только ты пришла к нам тогда, Секо. Не думаю, что и твой отец хоть минутку сомневался всерьез. Просто в таких вопросах надо быть совершенно уверенными — предосторожность, не более…
После этого нам подали на обед угрей и даже угостили
Мы уселись в машину. Я поднял откидной верх (Секо в автомобилях всегда укачивало, так что я привык делать это уже на автомате) и вставил кассету в магнитолу. Одну из любимых кассет Секо, саундтрек к фильму «Die Leser», восемь ранних пьес Бетховена. Ее родители, стоя бок о бок, провожали нас. Я помахал им на прощание и нажал на газ. Мы неторопливо катили вверх и вниз по овеянным ветром холмистым улочкам района, где обитали родители Секо.
— Нормально получилось?
В ответ на вопрос Секо кивнула, глядя прямо перед собой.
— Спасибо, — сказала она тихонько.
Прежняя ее бодрость улетучилась, и я уже понимал — у нее начинается приступ депрессии. Мы выехали на главную дорогу, — и чем более высокую скорость показывала стрелка спидометра, тем сильнее хмурились брови Секо.
— Не волнуйся. Я пообещала — значит, сделаю.
— Ладно, — сказал я.
Это было не столько обещание, сколько компромисс. Мы уговорились: я встречаюсь с родителями Секо и даю им необходимые свидетельские показания, а она, хоть на время, соглашается забыть об искусственном оплодотворении. Идея принадлежала Секо. Она назвала это «деловым соглашением», но мне все равно стало грустно. Деловое ли соглашение, дружеское ли обещание — а ни к чему хорошему нас это не приведет…
За день до исчезновения Кона мне позвонили по внутренней линии и срочно вызвали в гинекологический кабинет. Голос Какие дрожал от ярости. Недоумевая, что происходит, я рысью домчался до кабинета, вбежал — и обнаружил рассевшегося на стуле Какие Кона. Сам Какие столбом стоял перед ним. Других докторов, по счастью, в кабинете не наблюдалось.
— Муцуки, я требую, чтоб он немедленно отсюда убрался!
Лицо Какие побелело от бешенства.
— Что ты натворил? — вопросил я.
Кон невозмутимо смотрел куда-то в сторону.
— Да ничего не натворил. Просто пошутил. Ни фига особенного!
Какие, однако, кипел от злости:
— Боже милостивый, да ведь это больница! Хватит с меня твоей вечной инфантильности!
— Инфантильности?!
— Что ты натворил? — спросил я снова.
Судя по состоянию, в коем пребывал Какие, я мог с уверенностью сказать — сотворил он что-то совершенно чудовищное.
— Вот. — Кон дернул подбородком в сторону стола, на котором стояла резиновая игрушка сантиметров так семь величиной. Шикарная желто-зеленая лягушка.
— Издеваешься?
Я переводил взгляд с Кона на Какие и обратно. Теперь дулись они оба. Это было просто нелепо — и я ощутил, как меня покидает напряжение.
— Поверить не могу!
Каждый из нас чего-нибудь боится. Какие — лягушек. Давным-давно он признался мне, что боится лягушек даже больше, чем женщин. Но все равно — не стоило ему уж так взрываться! Кон явно снова принялся за свои фирменные штучки. Притащиться черт-те откуда в больницу, только чтоб устроить этот глупый розыгрыш?!