Ты сияй, звезда ночная
Шрифт:
Странно я себя чувствовал… Наши тихие маленькие комнатки вдруг ожили, завибрировали человеческой энергией, и нам с Секо уже начинало становиться тревожно и неуютно. Жутко было понимать: вся эта энергия, вся жизненная сила исходят от одной маленькой семьи — от Юты, прыгающего и скачущего по дивану и дергающего за шнуры жалюзи, и его молодых родителей, наблюдающих за сынишкой уголком глаза и готовых вскочить и призвать его к порядку, если он совсем выйдет из-под контроля. Мы сидели, вместе с малышом смотрели по телевизору
— С детьми столько проблем! — с чувством сказала Секо и вылила остывший чай в горшок с растением, подаренным Коном. Секо была глубоко убеждена, что растение прямо-таки обожает чай, которым она его постоянно подпитывала. Она клятвенно утверждала — всякий раз, как она поит деревце чаем, то просто листьями всплескивает от удовольствия. — Уже десять, наверное? — спросила она.
Десять вечера. Гости наши наконец-то шумно удалились примерно в половине девятого, — значит, Секо сидела, молча уставившись на растение, почти полтора часа.
Я уже собирался спросить — долго она еще собирается так сидеть, но она меня опередила:
— Муцуки, ты вообще понимаешь, что уже полтора часа в квартире прибираешься?
— Да ведь повсюду следы пальцев, пятна — и на столах, и на окнах, и на телевизоре. Вон и на полу пятна… и на телефоне…
Секо странно на меня взглянула:
— Да, но ты этим занимаешься буквально с той минуты, как они за дверь вышли. Это ненормально!
«А ты чем занимаешься буквально с той минуты, как они за дверь вышли? Это нормально?» — задал я мысленно вопрос.
— Мы с тобой — просто прекрасная пара, знаешь? Муж и жена — одна сатана!
— Ну и что ты имеешь в виду? — сказала Секо. — Я абсолютно не считаю, что мы похожи!
— Выпить хочешь? — спросил я.
— М-м-м… двойное виски неплохо бы.
Прихватив бутылку и тарелку свежих огурцов, я вышел на веранду. Разговор, который у меня сегодня состоялся с матерью, я решил не пересказывать.
— Сыру хочешь? — крикнула из кухни Секо.
— Звучит заманчиво! — крикнул я в ответ и принялся смотреть на гигантский синий ковер ночного небосвода. Я откусил от огурца и, глядя на звезды, ощутил, как наполняет рот его свежий вкус.
«Моноцерос» значит «единорог»
Снился мне парень, с которым я когда-то встречалась. Выглядел он как обычно: брови нахмурены, лицо серьезное, грустное. Одет был в огромный серый свитер, он тогда, в институте, часто его носил. А в руке — букет белых фрезий.
— Секо-чан! — говорит, а имя мое произносит, как и тогда, совершенно механически. — Я больше не могу без тебя!
Морщинка меж его бровями становится еще глубже.
— Я очень жалею, что наговорил тебе все эти чудовищные вещи, — шепчет он и прикусывает нижнюю губу. — Смотри, Секо-чан, я твои любимые цветы принес, а еще —
Пирожные с кремом из кондитерской «Морозов», вспоминаю я во сне.
— А с каким кремом? — спрашиваю.
Мой бывший бойфренд сверкает улыбкой.
— Конечно, с твоим любимым, с «Куантро»!
Обожаю крем с «Куантро»! Ситуация сразу же начинает мне казаться куда более приемлемой…
Проснулась я в четверть десятого, Муцуки уже уехал. Прямо в пижаме тащусь в гостиную, чувствую запах кофе. В гостиной — все как всегда, ни пылиночки, ни пятнышка, и обогреватель в углу тихонько шумит. Нажимаю на кнопку мультидискового плейера, в комнату вплывает нежная, негромкая музыка. На душе неожиданно плохеет, — такое чувство, словно Муцуки никогда больше не вернется домой. Погодите-ка, а может, его и вовсе не существует? Свет в комнате кажется нереально ярким, музыкальное сопровождение — чудовищно близким. Все неестественно, все!
Мне отчаянно нужно снова услышать голос Муцуки. Это он виноват, что мне снился тот сон про Ханеки! Именно Муцуки снова поднял эту тему. Все тревоги, все страхи, что я так старалась забить в себе, фонтаном вырвались наружу, подступили к горлу. Чувствую — вот-вот разревусь.
— Алло? — На втором звонке трубку снимает женщина.
Холодно и равнодушно она произносит название больницы.
— Я бы хотела поговорить с доктором Муцуки Кишида из терапевтического отделения, пожалуйста.
— Прошу вас, подождите немного.
Она переключается на режим ожидания, в трубке негромко звучит классическая музыка. У меня такое чувство, словно надо мной кто-то издевается. Наконец музыка останавливается, я снова слышу женский голос:
— Сожалею, но он еще не приехал.
Торопливо одеваюсь, хватаю сумку и выбегаю из дома. В пронизанном солнцем воздухе танцуют пылинки. Чтоб добраться до больницы, приходится ехать на трех разных автобусах. (Вообще-то по идее хватило бы и одной пересадки, но все эти автобусные расписания и карты маршрутов — такие сложные, совершенно невозможно понять, где эту пересадку делать.) Смотрю в окно. Наблюдаю за проплывающей мимо обыденностью. Несколько семейных ресторанчиков. Клочок земли, поросший капустой. Сразу за ним — фабрика по производству майонеза.
С Ханеки мы расстались незадолго до моего знакомства с Муцуки. «Давай больше не встречаться», — сказал он скорбно. (Вообще-то трагизм был его перманентным состоянием, помню, мне даже нравилось когда-то облако печали, вечно туманившее его чело.)
— Ты ненормальная, Секо-чан, — сказал он. — Видишь ли, люди — животные общественные. Ты — дикарка, и это — одна из вещей, которые меня в тебе привлекают, но только до определенного уровня, а дальше терпеть уже невозможно. В действительности это только моя вина!