Ты сияй, звезда ночная

Экуни Каори

— Правда, холодно, — согласился я. — И обещают волну простудных заболеваний, так что будь осторожна.

— Действительно. У меня горло уже побаливает. Может, у тебя есть какие-нибудь хорошие лекарства?

Что можно было ответить на подобное? Я не удержался от сухого смешка:

— Уверен, папа для тебя что-нибудь найдет!

Мой отец — тоже доктор, опытный, с обширной практикой.

— Так. Ну и о чем ты действительно хотела со мной поговорить?

Я начал первым, хотел ей помочь, иначе она, похоже, вообще никогда не добралась бы до сути дела.

Она понизила голос. Ответила нервным полушепотом:

— А как же дети?

— Какие дети?!

Мать вскочила. Смерила меня острым взглядом.

— Что вы решили насчет детей? Ты вообще обсуждал это с Секо?

— Мы меньше месяца назад поженились!

— Боже мой, Муцуки! Да ведь доктор Какие — гинеколог! — шипит мать.

Какие — мой приятель, работает в этой же больнице.

— Да почему вы не сходите на консультацию? Почему не поговорите об искусственном оплодотворении?

Мать произнесла это так небрежно, словно торт на десерт обсуждала. Искусственное оплодотворение. Н-да. Это уже очень серьезно.

— Мамочка. Извини, если разочарую. Мы с Секо ничего подобного не обсуждали.

Обида и боль мгновенно проступили на мамином лице.

— Нет. Это просто ненормально. Каждая здоровая женщина должна об этом задумываться! — воскликнула она.

— Ладно, — вздохнул я уже у лифта, нажимая на кнопку. — Я постараюсь поскорее с ней поговорить. Придем к какому-то решению — я немедленно тебе сообщу. Когда придем. Если вообще придем.

Кремовые двери лифта распахнулись, и я буквально втолкнул мать в кабинку.

— Следи за здоровьем. Папе передавай привет. Мы скоро придем в гости. Секо тоже ужасно хочет вас повидать.

Мать одарила меня тяжелым взглядом.

— Муцуки! — Похоже, она решила бросить на стол козырного туза. — Помни, ты — наш единственный сын!

Я не успел даже возразить — двери захлопнулись. Я стоял и следил за светящимися цифрами — указателями этажей, пока лифт наконец не доехал до первого. Только тогда я позволил себе облегченно вздохнуть.

Прямо от лифта из телефона-автомата я позвонил Кону. Он-то был еще студентом, почти все утро отсыпался у себя в общаге. Я набирал номер — и думал: странно, ведь это Секо мне велела ему позвонить, а сегодня вечером я хочу с ним встретиться так, как уже давно не хотел!

Когда я приехал домой — сразу услышал: Секо опять поет в одиночестве. Хотя нет, не в одиночестве, она поет для акварели Сезанна на стене. Судя по всему, нынешним хитом был джазовый стандарт «Что это за дитя?». Иногда моя жена кажется чуть странноватой.

— Привет, я вернулся.

Взгляд, которым обернувшаяся Секо приветствует обычно мое появление, — это нечто! Она — не из тех, что разыгрывают восторги. Сначала на ее лице возникает выражение полнейшего изумления — как, а я-то уже и не думала, что вы изволите заявиться домой! Потом изумление постепенно сменяется улыбкой, суть коей — да, теперь я припоминаю, кто вы!

Это повторяется каждый вечер — и каждый вечер я ощущаю облегчение. Она — личность. Она не станет считать часы и минуты до моего возвращения.

Снимая

пальто, я спрашиваю:

— И как дела у Мидзухо?

— Гораздо лучше, чем я думала!

— Отлично, это здорово.

— Я ее в субботу прийти пригласила, на «яство полнолуния». Муж и ребенок тоже придут.

— На «яство полнолуния»?

— Ну да! В эту субботу уже весна начинается! — воскликнула Секо.

Наши традиционные праздники и увеселения по их поводу — большое дело для Секо. Честно говоря, я пробовал ее стряпню только раз — когда она готовила «рис на семи весенних травах», в полном соответствии с древним календарем. Она осторожно резала и мешала травы — и рассказывала мне, что средневековые обычаи представляются ей романтичными.

— Господи, так много времени прошло? — изумился я.

— А ты будешь изображать демона, ясно? — Это было сказано тоном, не подлежащим обсуждению.

Когда я принимал ванну, дверь отворилась. На пороге стояла Секо — все еще одетая, как на выход, в руке — стакан виски.

— Расскажи мне про Кона.

— Что же тебе рассказать?

Если моей жене скучно, ее ничто не остановит.

— Что хочешь, то и расскажи.

Я немножко подумал — и наконец вспомнил историю, которая не займет много времени.

Сначала я лежал в ванне, а Секо стояла у сушилки для белья. Когда я вылез и стал вытираться, она присела на край ванны и все слушала меня, тихонько, внимательно…

— Мало встречал я людей с таким даром к приколам, как у Кона. И друзья-приятели для него — мишени неинтересные. Он просто в обязанность себе считает выбрать жертву среди ни в чем не повинных обывателей. У него — масса приколов, и все гнусные донельзя, но один… такое чудо в кино надо снимать. Он находит самое слезогоночное ток-шоу — допустим, юные любовники разругались, а может, очередное смертельно больное дитя, — и садится в зале рядом с самой сентиментальной зрительницей — ну, так он полагает… Может, рядом с ним окажется хорошенькая студенточка, явившаяся на хорошенькую передачу со своим хорошеньким женихом. А еще лучше — молодая женщина, разряженная, словно за ребенком в детский сад заявилась… И значит, когда она вот-вот зарыдает, когда у нее слезы уже вот-вот по щекам побегут, Кон чихает. И мы тут говорим о чихе в высшем смысле слова. Аа-ап-чхи!!! — на весь зал… примерно так. Несчастная девочка от неожиданности забывает дать волю своим эмоциям. Но смеяться-то ей просто неловко! В общем, из носика у нее течет, зато мордочка сохраняет потрясающее по мимике выражение…

Внезапно я представил это — и поневоле рассмеялся. Да, Кон — поистине прирожденный приколист!

— А зачем ему это? — вопросила Секо с абсолютно серьезным видом.

— Не знаю, — ответил я.

Кон ненавидит сочувствие и обожает измываться над публично рыдающими людьми.

— Уж такой он есть, — вздохнул я, вытерся окончательно и выбрался из ванной.

У Кона никогда не хватало толерантности для понимания тех, кто не задумывается — может, его собственный образ жизни почище всякой гомосексуальности?