Ты у него одна
Шрифт:
– История повторяется… История повторяется… – беззвучно шептала она, спотыкаясь на кочках в своих, вернее Валькиных, ботинках, носить которые оказалось жутко неудобно.
Чем все это для нее обернется, если события будут развиваться по тому же сценарию, что и пять лет назад? Появление злодея, жаждущего ее смерти. Потом неожиданный выход на сцену рыцаря в сверкающих доспехах, который тоже окажется на поверку злодеем. Под занавес спасительная длань любимого, протянутая ей в момент, когда гибель кажется неизбежной, и, наконец, опустошающее душу прозрение – доказательство вероломного
Пять лет назад все именно так и было. Неужели… Неужели все повторится?!
Какой-то неведомый, встроенный создателем автопилот привел ее к остановке. Он же заставил задрать ногу на подножку подвернувшегося в тот момент траспортного средства. И он же, очевидно, безошибочно угадал маршрут ее следования.
Эмма завороженно смотрела на мелькающие в окне троллейбуса деревья. Это был двадцать четвертый номер. Тот самый, что тормозил прямо против Лизкиных окон. Подсознание гнало ее именно туда. Зачем?! Зачем, если Лизки нет дома? Если дверь квартиры подруги закрыта, а ключа у нее нет. Ключа, который помог бы ей пошарить в этой неприступной цитадели, скрытой от посторонних глаз и ушей за толстенной, почти бронированной дверью. Но инстинкт не зря гнал ее туда. Этот визит не мог остаться бесцельным. Пусть результат оказался не таким, какой ей был нужен. Но все же она приехала к этому дому не зря. И поняла это Эмма сразу, как только остановилась у двери Лизкиной квартиры, потому как соседняя дверь словно по волшебству отворилась, и старая сморщенная тетка, высунув нос в образовавшуюся щель, загадочно прошептала:
– Иди сюда, милая. Мне есть что тебе сказать…
Глава 24
Он был почти спокоен. Почти… Во всяком случае, старался казаться таковым. Никакого трепета в ресницах, никаких пульсирующих вен: ни на висках, ни на шее. Никаких мятущихся взглядов и судорожного скольжения языка по спекшимся губам.
Состояние относительного покоя…
Именно так охарактеризовал бы состояние своей новой жертвы Гарик. Он ходил вокруг железного стула, который почему-то все называли пыточным. Гарик любил называть его рабочим. Своим рабочим местом. На котором сейчас ждал своего часа новый подопечный.
Данила…
Широкие плечи. Хорошо развитая мускулатура. Сильная спина. Множество шрамов. Правда, не очень значительных. Из-под его рук выходили куда более живописные. Но это все потом. Не сейчас. Сейчас нужно было лишь слегка размяться, вызвав болевой шок парой-тройкой внутренних кровотечений. Не сильных, чтобы без последствий. И желательно без синяков…
– Данила, – позвал он, устав в полном молчании дожидаться хозяина. – Не боишься?
Тот до ответа не снизошел. Да Гарик и не надеялся. Такие парни на дешевые вопросы не пишутся. Попробовать с другого бока?
– За жену свою не боишься?
Ага! В точку! Левое веко дрогнуло. Самую малость дрогнуло, но он заметил. И жилку, что вздулась на виске, заметил. Вот она, его болевая точка. Вот она, слабинка – его Эльмира. Белокожая, белогривая, с точеными длинными ногами, с высокой грудью (наверняка упругой, как у девственницы, наверняка…), с тонкой талией и круглой миленькой попкой. Раздеть бы ее в этом подвале на глазах мужа и показать ему. Не так, как он сам привык смотреть на нее, а своими собственными глазами показать, в полном их порочном развороте…
– Тронешь Эмку, дышло вырву.
– Что, что, что, что?! – Гарик дурашливо опустил ухо к самым губам Данилы. – Я прослушал! Что ты мне вырвешь?! Дышло?! За нее, за девку свою?! Ух ты! Смело!
– Верь мне, Гарик! – Данила говорил спокойно, ровно, не сипя злобно и не брызгая слюной. И от этого слова его казались особенно проникновенными. Не хотелось в них верить, а приходилось. – Со мной можешь делать, что тебе твое подлое нутро продиктует. Можешь ногти мне рвать. Можешь сердце вырезать. Все одно издыхать когда-нибудь. Но девочку мою не тронь… За девочку – убью.
И он улыбнулся. Гарик не увидел, скорее услышал его улыбку. Почувствовал каждой своей извилиной скрип мышечной ткани на щеках Данилы, треск раздвинутых в улыбке губ и еще… Ему просто морозцем позвоночник прихватило от этого. Он услышал в этой улыбке зловещий шепот с того света. Такое с ним случалось не часто, и с этим своим феноменальным чувством он считался.
– Да ладно тебе, Даня. – Он миролюбиво разулыбался, стараясь не показать своего страха, что глумливо скорчил ему мерзкую рожу. – Никто не собирается трогать твою девку.
– Она моя жена! – кротко поправил Данила. Так, что Гарику было впору снова извиняться.
– Пусть жена… Никто не собирается ее трогать. Мне и тебя-то трогать не следовало бы. Хозяева, они меняются, сам знаешь, а мы остаемся. Но… Но сейчас мой хозяин он, и работаю я на него. Так что уж не обессудь, ежели что не так. Работа, будь она неладна…
Он работал целых сорок минут. Без удовольствия, впрочем, работал. Тот зловещий шепот не давал покоя его мозгам. Натыкаясь при каждом взмахе ментовской дубинки на помутившийся от боли взгляд Данилы, Гарик невольно ежился. Ежился и ужесточал удар.
Через сорок минут Данила потерял сознание. Гарик окатил его двумя ведрами заранее припасенной воды и стал ждать. Сейчас… Сейчас Данила должен дохнуть полной грудью, закашляться, может быть, простонать что-нибудь, и тогда можно будет отстучать наверх, что время для вопросов наступило.
Все пошло с самого начала не так. Данила действительно набрал полную грудь воздуха, но не закашлялся, не застонал, хотя должен был. Он вверг в нервный ступор Гарика, начав хохотать. Да, да, именно! Данила начал покатываться со смеху, потряхивая мокрыми от воды волосами и поводя стянутыми жгутом плечами.
– Какой ты идиот, Гарик! Боже, какой ты идиот!
– Почему это? – Гарик нервно икнул и тут же сплюнул своей жертве на колени. – Почему это я идиот, мать твою?!
– Потому что, как только закончится вся эта мышиная возня с бриллиантами, он уберет тебя из своего арсенала. Непременно уберет. Такой паленый пистолет наголо ему не нужен. Понял, идиот?! Ты ему будешь не нужен ни хрена! – Тут он все же застонал и даже закашлялся, судорожно хватая ртом воздух.
Гарик недоуменно смотрел на этого мужика, притороченного ремнями к железному пыточному креслу, и силился переварить услышанное.