Ты умеешь хранить секреты?
Шрифт:
Ошеломленное молчание.
— Ну как?
— Э… вероятно, нет, — отвечает он.
— Именно! Ну, каково бы тебе было, если бы кто-то раззвонил на всех углах, что ты носишь женские трусики?
Эйдан бледнеет.
— Я не ношу женских трусиков!
— Знаю, что не носишь. Вернее, никогда не видела твоего белья. Просто предположи на секунду, что все-таки носишь. Понравилось бы тебе, если бы твой друг взял и выложил все в так называемом бизнес-интервью на телевидении?
Эйдан сосредоточенно хмурится. И вдруг вскидывает голову, словно что-то сообразив.
— Погоди! Интервью с Джеком Харпером, верно? Так ты об этом говоришь? Мы видели его в баре!
— Да неужели? — Я вскидываю руки к небу. — Просто фантастика! А я уже начинала волноваться! Страшно подумать, что было бы, если бы кто-то один во всей Вселенной пропустил это событие века!
— Так это ты? Это ты читаешь по пятнадцать гороскопов вдень и врешь насчет… Прости. Пожалуйста, прости. Представляю, каково тебе сейчас. Ты, должно быть, очень обижена.
— Очень. Очень обижена. И зла. И унижена.
И сбита с толку, добавляю я мысленно. Так сбита с толку, потрясена и ошарашена, что едва могу сохранять равновесие. Кажется, если попытаюсь встать, просто рухну. Всего за несколько минут мой мир перевернулся с ног на голову.
Я думала, Джек меня любит.
Я думала, мы с ним…
Неистовая боль пронзает меня, разрывая на части, и я обхватываю голову руками.
— Откуда он столько знает о тебе? — нерешительно спрашивает Эйдан. — Между вами что-то… есть?
— Познакомились в самолете, — объясняю я, стараясь держать себя в руках. — И… весь полет я рассказывала о себе. Потом несколько раз встречались, и я вообразила… — Голос предательски дрожит. — Я, честно, воображала, что… ну, ты понимаешь. — Щекам становится горячо. — Словом, что это настоящее. Но, как оказалось, я ему не нужна. Просто он хотел лучше понять девушек с улицы. Узнать, что им нужно. Для его дурацкой продукции. Для идиотской женской линии.
Я заново переживаю все случившееся, и осознание собственной глупости терзает меня с новой силой. Я впервые облекла в слова то, что мучило меня последние полтора часа, и этого уже невозможно вынести.
По лицу катится слеза. За ней вторая.
Джек использовал меня.
Поэтому и пригласил на ужин.
Поэтому так увлекся мной.
Поэтому ловил каждое мое слово.
Поэтому был заворожен.
Поэтому моя жизнь так его захватила.
И это была не любовь. Просто бизнес.
Я неожиданно для себя всхлипываю.
— Прости… — давлюсь я слезами. — Прости. Я сама не думала…
— Не волнуйся, — участливо шепчет Эйдан. — Совершенно естественная реакция. — Он сокрушенно качает головой. — Я мало что знаю о большом бизнесе, но, мне кажется, эти парни не могут взобраться наверх, не раздавив по пути пару-тройку друзей. Для того чтобы преуспеть, нужно забыть о жалости.
Он замолкает, наблюдая, как я без особого успеха пытаюсь успокоиться.
— Эмма, хочешь совет?
— Какой? — хлюпаю я носом.
— Попробуй выложиться в кикбоксинге. Будь агрессивнее. Используй свою обиду.
Я даже плакать перестала. Он что, не слышал?
— Эйдан, я не занимаюсь кикбоксингом! — взвизгиваю я. — Не занимаюсь! Понятно? И никогда не занималась!
— Нет? — спрашивает он озадаченно. — Но ты сказала…
— Я солгала.
Недоуменное молчание.
— Да, верно, — вспоминает Эйдан. — Ну что ж… не расстраивайся! Можешь попробовать что-то менее жестокое. Может… тай-цзи…
Он нерешительно смотрит на меня, словно хочет что-то добавить, но боится.
— Послушай… хочешь выпить? Чего-нибудь успокоительного? Я мог бы сделать тебе смесь манго с бананом и цветками ромашки, добавить немного мускатного ореха. Чтобы привести нервы в порядок.
— Нет, спасибо. — Я вытираю нос, глубоко вздыхаю и беру сумочку. — Поеду-ка я домой.
— Доберешься сама?
— Все обойдется, — киваю я с вымученной улыбкой. — Уже обошлось. Я в полном порядке.
Это, разумеется, тоже было вранье. Ни в каком я не в порядке. И, сидя в метро, не могу сдержать слез. Тяжелые капли текут по лицу, падая на джинсы и расплываясь большими мокрыми пятнами. Пассажиры глазеют на меня, но мне плевать. Какая разница? Самое большое в жизни унижение я уже пережила — что мне любопытство каких-то незнакомых людей?
Какая же я дура. Какая дура!
Вообразила, что мы родственные души.
Конечно, никакого родства нет и не было.
Конечно, я вовсе его не интересовала.
Конечно, он никогда меня не любил.
Очередной приступ боли скручивает меня с такой силой, что я принимаюсь лихорадочно нашаривать бумажный носовой платок.
— Не расстраивайтесь, дорогая, — советует сидящая слева полная дама в широком платье, разрисованном ананасами. — Не стоит он того! Лучше поезжайте домой, умойтесь, выпейте чашечку чаю погорячее…
— Откуда вы знаете, что она плачет из-за мужчины? — запальчиво вскидывается женщина в темном костюме. — Какой банальный, антифеминистский взгляд на проблему! Да ее могло расстроить все, что угодно! Грустная музыка, строка стихотворения, голод в бедных странах, политическая ситуация на Ближнем Востоке. — Она выжидающе смотрит на меня.
— Честно говоря, я плачу из-за мужчины, — признаюсь я.
Поезд останавливается. Женщина в темном костюме выразительно закатывает глаза к потолку и выходит. Дама с ананасами в свою очередь возносит взор вверх.
— Голод! — презрительно повторяет она, и я, даже в своем раздавленном состоянии, не могу не хихикнуть. — Не волнуйтесь, деточка. — Она гладит меня по плечу, пока я безуспешно стараюсь осушить слезы. — Нет лучшего средства, чем крепкий чаек с шоколадными конфетами. Да еще неплохо потолковать по душам с мамочкой. У вас ведь есть мамочка?
— Да… но мы с ней в ссоре, — бормочу я.
— Ну, тогда с папой.
Я угрюмо мотаю головой.
— А… а как насчет лучшей подруги? У вас наверняка есть лучшая подруга, — участливо напоминает ананасовая дама.