Ты ведь понимаешь?

Блатник Андрей

Становление

Когда я стану отцом, думает мальчишка, я буду следить за тем, чтобы всегда оставаться мальчишкой. Ведь ребенку нужен отец, который умеет оставаться ребенком.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, будет по-другому. То есть я буду другим отцом. Ведь и моему ребенку будет нужен отец, который сумел остаться ребенком.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, мой ребенок будет другим. Ведь у моего ребенка будет отец, который умеет оставаться ребенком.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, я тоже стану другим ребенком. И у моего ребенка будет отец,

который сумел остаться ребенком. Который сумел, думает мальчишка, стать другим ребенком.

Когда я стану отцом, думает мальчишка, возможно, мой отец станет другим отцом, возможно, он станет отцом, который умеет оставаться ребенком.

Когда я стану отцом, — думает мальчишка, и слезы на его лице высыхают, и кожа больше не саднит, все становится другим, — когда я стану отцом, думает мальчишка.

Перевод Юлии Созиной

Илл. 36.^[38]

Темная штормовая ночь

Вообще-то темной штормовой ночи не было. Наоборот: было ослепительно светло. Жидкокристаллическое небо прорезали неоновые молнии, и блеск ослеплял меня. Но я знал, что мне нельзя останавливаться, нужно торопиться, я должен продвигаться вперед, если хочу выполнить задание, и нет никого, абсолютно никого другого, кто мог бы это задание выполнить — все зависит от меня.

Я проскочил еще несколько огневых ловушек и наконец увидел ее. Она дрожала, ожидая того, кто придет за ней: чудовище или спаситель? Когда она увидела меня, ее лицо прояснилось. «Ты Суперпарень, мой спаситель, правда?» Я кивнул. «У меня нет сил, больше не могу бежать». Я закинул ее на плечо и сказал: «Не беспокойся».

Уворачиваясь от огненных очередей, старающихся срезать нас, мы перескакивали с уровня на уровень.

— У нас ничего не выйдет, — застонала она, — я совсем ослабла, да и твои силы на исходе.

— Не переживай. Вон, — и я указал вдаль, — там дверь, за ней безопасно.

Но когда я уже схватился за ручку этой двери… вспышка… и я провалился в темноту. Мама снова выдернула кабель!

— Я ведь был уже почти у цели, мама! — застонал я.

Мама покачала головой:

— Четыре часа вполне достаточно, Суперпарень. Раз уж за это время ты не спас свою красавицу, будет лучше, если ты пойдешь на улицу играть с друзьями.

Но, мама, подумал я, ты не понимаешь. Ведь снаружи темная штормовая ночь.

Перевод Юлии Созиной

Илл. 37.^[39]

Офицерские дочки,

вы смеялись над нами, когда мы упражнялись в игре на гитарах. Отцы окликали вас с балконов, и вы бежали домой на ужин. Потом, однажды вечером, из-под пальцев начали возникать первые мелодии, девчонки, вы оставались каждый раз дольше. Отцы строго поглядывали на то, что происходит под окнами. Они сами когда-то играли на гитарах, они знали, что теперь начинается. Вы стали позволять первые поцелуи в губы. Иногда

какая-нибудь из вас приподнимала маечку. Хотя руки и тянулись к оружию, отцы терпели. Они знали, что этого предотвратить нельзя, хоть и хочется. Вы же все глубже и глубже заходили в лесочки. Иногда вы рассказывали о своих отцах, и это не были слова, которые они хотели бы слышать от своих дочерей.

Гитары мы с собой больше не носили, теперь ценились другие вещи. Отцы уходили, один за другим, некоторые еще успели потрогать ваши раздувшиеся животы и пробормотать слова благословения. И парни, которых вы рожали, раньше или позже находили те гитары, заброшенные в дальний угол. При первом ударе струны звенели вразнобой. Потом шли упражнения в натяжении и ослаблении. Появились какие-то новые песни.

Во время ужина вы хотели, чтобы дочки сидели дома, а они смеялись на улице, вы вставали, подходили к окнам и кивали нам: посмотри, что там делается. Мы вглядывались, вслушивались, не все мелодии были для нас чужими. И мы подумали: окликнуть надо было, окликнуть.

Перевод Юлии Созиной

Илл. 38.^[40]

Чашка кофе

Ты был дома. В безопасности. Под своим одеялом. Мечтал: будто беззаботно спишь на берегу где-то далеко. Наслаждался. И не понимал, что сгущаются облака, не обращал внимания на гром. Было хорошо, и когда все закончилось. Хорошо быть в безопасности, у себя. Утренний туман развеется ароматом кофе. Сладким, тянущимся откуда-то издалека. Мешки с зернами сквозь джунгли проносят дети. Ради твоего глотка в любимой кофейне они отработают двадцать три часа. Их дом сколочен из металлопроката, в котором через моря везут отходы. Когда эти дети добираются до берега, то машут кораблям на горизонте.

Ты закусил губу, когда, во сне, захотел кричать. Надо развеять этот горький привкус. Ты приближаешь к себе густую сладкую жидкость, колышущаяся струйка вливается в тебя. Она несет жизнь, она даст тебе силы выдержать то, что на тебя обрушит день. Она скрепляет твои уста. Ты не будешь кричать. Не будешь говорить. Ты вытрешь свои губы рукой, поцелуешь ту, что живет с тобой под одной крышей, и уйдешь. Действительность торопит.

Ты пробежишь мимо соседей. Услышишь, как за прикрытыми дверями что-то происходит. Концентрация телевидения в воздухе нарастает. Все больше детей часами, целыми днями сидят перед экранами. Смотрят на чудесный мир телевизионного рынка. Потому что Аллах не приносит, потому что Будда не дает, о пластырях для похудения они просят рождественских духов. Матери гладят их по раздувшимся животикам.

Уличный воздух, вязкий и едкий, будто барахтаешься в освежающих напитках с неоновых реклам. Над всеми привычными рекламными вывесками — новая. Большая. Самая большая. Global Player. Global Player. Global Player. Прислушиваешься, соглашаешься, подтверждаешь, но не понимаешь.

Уличный поток — густой, сконцентрированный, быстрый, как горная река. Ты видишь людей. Они едят тихо и собранно. Каждый откушенный кусок засчитан. Механический ритм пережевывания успокаивает. Подстраивает под тяжесть этого мира. Выносливость агрегата. Ты вливаешься в поток; если достаточно трансформируешься, то обойдешь любое препятствие.