Ты всё ещё моя
Шрифт:
Жду, что Чарушин пройдет первым через дверь на террасу. Шагает ведь быстрее меня. Но перед выходом Артем вдруг останавливается и пропускает меня. До этого проем казался мне широким. А тут не только он, все огромное помещение словно сжимается.
Пока крадусь мимо него, невольно прижимаю к груди ладони, будто только таким образом и возможно удержать за грудиной сердце.
Уже в дверях Чарушин, совершая какое-то ленивое движение, надвигается и теснит меня к противоположной стороне рамы.
– Бум, – выдыхает
Я, конечно же, вздрагиваю и покрываюсь мурашками. Рвано вздыхаю и, не поднимая взгляда, буквально вылетаю на улицу. Спешно занимаю свое место и сразу же тянусь за стаканом с водой.
Сегодня вся компания пребывает в полуспящем режиме. Танцы не устраивают. Но и расходиться не торопятся.
– Кому это вообще интересно? – улавливаю необычайно рассудительный тон Тохи. – Делиться друг с другом, кому, когда первый раз дали? Фуфляк же.
– Для тебя, может, и фуфляк, а мне интересно, – парирует Протасова. – Я в одном научном проекте участвую и…
– Участвуй без нас, – снова затыкает ее Шатохин.
– Ты перестанешь за всех расписываться? – психует Вика.
– Нет, не перестану, – изрекает тот самодовольно. – И да, встречный вопрос тебе, фрог [2] . Тебя саму во сколько вскрыли? Чего молчишь, очами хлопаешь? Неохота перед всеми трусы снимать? То-то же.
Я нервно ерзаю на стуле и зачем-то смотрю на Чарушина. Изначально просто удивляюсь, что он не вступается за Вику. Но, стоит нам встретиться взглядами, тотчас о ней забываю.
2
Фрог (англ.) – лягушка.
По телу разлетается дрожь. Очень трудно это скрыть. Кажется, что визуально заметно, даже без каких-либо особых передергиваний. Каждый сантиметр кожи в пупырышках. Как выясняется, мурашки бывают разных размеров. И мои сейчас – самого крупного калибра. На контрасте с темной тканью платья капитально выделяются. Особенно в районе декольте. Наверное, потому что там очень нежная кожа.
Я снова таращусь на блестящую поверхность стола. И надеюсь, что Чарушин тоже переключил внимание на что-то другое.
– Тоха, ты такой мудак, – шипит Протасова.
– Какой? – хмыкает тот.
– Законченный!
– Вот и порешали, – выдает невозмутимо Шатохин и поднимается. – Дамы? – подает своим присоскам руки и галантно помогает выйти из-за стола. В очередной раз не могу сдержать своего изумления, пока все остальные наблюдают за этим, как за чем-то обыденным. – Я бы позвал тебя с нами, Лизун, – с ухмылкой перехватывает он мой взгляд. – Но кое-кто мне за это башку оторвет.
– Маньяк, – бормочет Вика, пока я оторопело пялюсь.
– А вот тебя нет, Протасова. Не позвал бы, – ржет Тоха. – Ты и без вето интерес не
– Пошел ты!
– Пошел.
После ухода Шатохина ненадолго повисает тишина.
– Ну, что обсудим дальше? – спрашивает Фильфиневич полушутливым тоном. – Ориентацию, веру, сексвыносливость, степень влюбчивости?
– Сексвыносливость? – морщится Сашка.
– Степень влюбчивости? – одновременно с ним переспрашивает Соня. – Разве бывают какие-то степени?
– Естественно, – заверяет ее Филя. – Кто-то каждый день и в первую встречную, а кто-то раз – и не вырвешь, блядь.
И снова мы с Артемом, будто примагничиваемся взглядами. Сейчас это столкновение подобно удару. Хлопок, и рассыпаемся искрами. Вся нервная система вспыхивает. После успешного возгорания начинает пульсировать и орать сиренами.
Мои глаза переполняются влагой, а Чарушин вдруг ухмыляется.
– Кончайте про яды, – выдает так легко. – Лучше уж про сексвыносливость.
– Тохи нет, – ржет Сашка. – Некому хвастаться и мировые рекорды бить.
– Точно. Наш чемпион. Гордость нации, – продолжает Артем и тоже смеется.
«Кончайте про яды…»
Я так напряжена, что кажется, достигнут какой-то критический предел. Чудом достойно все это выдерживаю.
Однако… Финал вечера меня размазывает.
– Что?! Просишь, чтобы я ночевала с Чарушиным? – ошеломленно смотрю на оттеснившую меня к дому сестру. – Сонь, ты в своем уме?
Музыка все еще взбивает воздух басами. Но пульс в моих висках бомбит гораздо агрессивнее. Сердце отчаянно трещит по швам. В страхе, что разлетится, как полгода назад, опасливо притормаживаю дыхание.
– Мы с Сашей хотим остаться вдвоем, а свободных комнат нет… – тараторит Соня, но на эмоциях ее голос срывается. – Ну, пожалуйста, Лиз! Все что угодно для тебя сделаю! Чара согласился уступить нам свою спальню, а ты выделываешься. Ну, что тебе стоит? Это ведь не кто-то чужой. Чарушин нормальный. Тебя не обидит. Кровать большая, одеяла – два. Вы и не заметите друг друга!
Я всю эту кипу текста мимо своего сознания пропускаю. Цепляюсь за одну-единственную фразу.
– Он согласился? – переспрашиваю задушенно, еле слышно.
Пока ищу Артема глазами, мои внутренности, словно по команде, сбегаются в самый центр груди и сжимаются там в одурело-пульсирующий комок. Жду, когда его разнесет на куски. Это ведь неизбежно. Конечно же, неизбежно. Едва наши с Чарушиным глаза встречаются, происходит этот разрыв.
Задыхаюсь и внезапно начинаю злиться.
– Так он согласился? – повышаю голос.
Какого черта все опять от меня чего-то хотят? Чего добивается Чарушин? Почему не идет спать со своей Протасовой? Снова смотрю на него и пытаюсь понять: либо ему настолько плевать на мое присутствие, либо… Чувства остались?