Ты всё ещё моя
Шрифт:
Открываю холодильник. Достаю продукты. Пробегаюсь по шкафчикам в поисках необходимой посуды. Все оказывается на своих местах, как я помню.
Пока взбиваю яйца, привычно в мир своих мыслей ухожу. Потому и не слышу сразу, когда в кухне появляется кто-то еще. Ощутив прикосновение горячей кожи к своему плечу, вскрикиваю и, резко отскакивая в сторону, роняю на кафель грязный венчик. Удивительно, что миска туда же не летит.
– Боже… Ты напугал меня… – выдыхаю сбивчиво.
Чарушин смотрит на меня, как на сумасшедшую. Впрочем, недолго.
Сердце так колотится. Пульс вены рвет. Тело мелко-мелко дрожит. Но я заставляю себя убраться и вернуться к готовке. Только вот Артем, выбросив пустую бутылку, не спешит уходить.
Продолжив взбивать яйца, не решаюсь взглянуть на него.
Что делает? Просто стоит?
То, что смотрит на меня, очевидно. Чувствую.
– Будешь завтракать? – выдавливаю из себя, прежде чем повернуть в его сторону голову.
Так и есть, стоит и смотрит. Понять бы еще, с какой целью… Неужели не видно, что своим поведением заставляет нервничать? Зачем так? Чего добивается? Щеки начинают пылать, потому как ответа я от него так и не дожидаюсь.
Вместо этого… Чарушин шагает прямиком на меня, и мне, неловко извернувшись, приходится буквально вжаться поясницей в край столешницы. Заторможенно моргая, таращусь на маленькое насыщенно-красное пятно на его шее.
Это оставила она? Протасова?
Сдавленно сглатываю и судорожно втягиваю воздух. Густой выдох Артема прижигает мне висок.
– Почему ты здесь?
Его голос такой жесткий, режет не просто слух... Будто физически кожу скребет, на ней тотчас выступают мурашки. Внутри все сжимается, скручивается и вспыхивает пламенем.
– Соня не сказала, куда именно мы едем… – тарахчу взволнованно. – Я не знала, что к тебе… Она обещала, что…
– Почему ты здесь? – повторяет Чарушин с еще большим нажимом.
Теряюсь, допирая, что не понимаю его вопрос. Чересчур громко и слишком часто вентилирую воздух. Лихорадочно соображаю, чего он добивается. Пялюсь и пялюсь на красное пятнышко, пока в глазах не возникает жжение.
– Хочешь, чтобы я уехала? – с дрожью выплескиваю свою догадку.
В груди так сильно заламывает, что с губ срывается короткий полустон-полувсхлип.
Резко замираю и полностью прекращаю дышать, когда Артем подается вперед и инициирует между нами полный физический контакт. На нем нет футболки, только шорты. На мне – жалкий тонкий сарафан. Естественно, нас двусторонне разит током. Дергаюсь в сторону – не выдержав, пытаюсь сбежать. В тот же миг на столешницу, по обе стороны от меня, ложатся ладони Чарушина.
Не пускает… Почему?
Сжимаясь, затравленно тяну его запах. Он взрывает мои рецепторы настолько, что глаза слезами заливает. Родной ведь такой… Когда-то был. Уникальный. Потрясающий. Не хочу реагировать, но внезапно чувствую усиленное слюноотделение. Испытываю непонятный и пугающий меня голод. На фоне этих странных чувств меня
Неясное движение, и искры из глаз – в мой живот утыкается возбужденная плоть. Еще немного, и меня от напора Чарушина попросту раздавит. Ближе притиснуться попросту некуда.
Как я должна на это реагировать, учитывая тот факт, что он с Протасовой?
Касаюсь его голой кожи руками, плечами, лицом, губами… В висок мне ударяется тяжелый вздох.
Я изо всех сил стараюсь справиться со своим волнением, но сделать это оказывается крайне трудно.
В какой-то момент Чарушин сам отшагивает.
– Нет, – говорит так же грубо. – Оставайся.
Я с трудом догоняю, что спрашивала мгновение назад. А он тем временем разворачивается и выходит.
День выдается хуже первого. Завтракаю я в одиночестве. Да и потом большую часть времени сама провожу. Соня постоянно с Сашей пропадает. А к остальным я как-то так и не рискую приближаться. Забиваюсь в сад и там практически до вечера читаю. Не то чтобы я реально полюбила это занятие. Многие моменты в художественной литературе меня раздражают. Особенно если я обнаруживаю в героях какие-то свои черты. О, тогда они меня прямо-таки бесят. Но чтение отлично убивает время, когда его оказывается в излишке, и немного отвлекает от своих проблем.
К вечеру чувствую себя моральной разбитой. Сталкиваться с Чарушиным нет никакого желания, но помимо всего прочего я ощущаю сильный голод. Поэтому на ужине я все же появляюсь.
И снова эти напряженные взгляды… Колючая дрожь под кожей. Ад в груди и рай в животе.
Боль, нервы, ревность, волнение и трепет. Какими же изматывающими могут быть эти чувства!
Радует только то, что парни больше не проявляют ко мне интереса. Фильфиневич утром лишь спросил, почему я так рано ушла, и, едва дослушав вранье о головной боли, оставил меня в покое.
Закончив с ужином, задерживаться не планирую. Однако приходится.
– Мне говорили, что ты красиво рисуешь, – подсаживается ко мне Протасова, пока ребята переключают свет и врубают музыку. Сегодня народу еще больше, чем вчера. Полно незнакомых мне людей. Интересно только, где все спать собираются? Комнат явно не хватит. – Рисуешь же?
– Ну да, – бросаю, старательно игнорируя вспыхнувшее в груди неприятие. – Рисую.
– А можешь мне для Чары портрет нарисовать? Я заплачу!
И тут я делаю то, что сама от себя не ожидаю.
– Нет, не могу, – отказываю ей.
– Почему?
– А ты, Вик, как?.. Нормально себя чувствуешь, обращаясь к бывшей своего парня с такими просьбами? – выливаю в тон все свои эмоции.
Кого мне, собственно, стыдиться?! Ну не ее же!
Протасова резко бледнеет, а после густо краснеет.
– Извини, – бросив это, подрывается со стула и уносится к своему Чарушину.
Я бурно перевожу дыхание, подхватываю бокал с вином и вместо того, чтобы уйти, как планировала, в дом, направляюсь к качелям.