Ты – всё
Шрифт:
– Ты как? – беспокоится Мадина, приземляясь рядом на диван.
– Великолепно.
– А если честно?
Раздраженно морщусь, но ответить не успеваю. Вместе с Андросовой наблюдаем, как в лаунж-зоне появляются Агния и Егор Нечаев. Всех слов не слышно, но по обрывкам понятно, что обмениваются не любезностями. Скандалят на повышенных тонах, не выбирая выражений. Сестра даже сбивает Нечаеву под ноги с одного из столов недопитый коктейль.
– Ты, блядь, совсем чеканутая? – цедит он, разъяренно глядя на свои забрызганные светлые брюки.
– На хрен пошел, сказала!
Подскакиваем с Мадиной на ноги, когда Егор шагает к Агусе и, грубо заламывая ей руки за спину, впечатывает сестру себе в грудь.
– Твое, сука, счастье, что меня воспитывали не обижать слабый, ебана в рот, пол.
– Правда?! А что, по-твоему, ты делаешь сейчас?! Это… Это, черт возьми, что такое?!
– Это, мать твою, комплимент.
– Убери свой «комплимент» от меня, на хрен, подальше, животное, если планируешь в будущем размножаться!
Пока мы добираемся к ним, Агния лупит Егора по роже.
Блядь… Я, конечно, одобряю. Прям ликую в душе. Сама бы ему с удовольствием зарядила. Но, честно, не знаю, как спасать ее из рук разбушевавшегося психопата.
– Животное? О-хо-хо-хо, – протягивает он с таким жутким предвкушением, что у меня по коже дрожь несется. – Я – животное. Угадала. Не очень разборчивое. А ты, задирая свой хвост, охуеть как напрашиваешься, киса, – недобро ухмыляясь, рассматривает надетую на Агнию черную маску кошки с шипами. – Потолкуем тет-а-тет, драпуля.
– Сейчас же отпусти ее, – прихожу в ярость я.
Готова колотить пиздюка, и плевать, что физически он минимум в два раза больше. Про силовое преимущество и вовсе молчу. К сожалению, оценить его не успеваю, потому как дорогу нам с Мадиной преграждает Илья.
– Проваливай, – переключаю свой гнев на него.
Агрессивно толкаю в грудь. После такого однозначно должна получить сдачи. Но страха я не испытываю. Лишь всепоглощающую злость. Особенно когда вижу, как Егор взваливает Агнию на плечо и, игнорируя удары, которые она обрушивает на него вместе с криками, уносит ее вверх по лестнице.
– Успокойся, – цедит Илья, когда в очередной раз трескаю его в грудь. Перехватывая мои запястья пальцами, будто в оковы заключает. – Че ты дергаешься? Страшно, что ли? Напрудила в трусы? Не волнуйся, блядь. Ни один Нечаев ни одну Филатову больше не тронет. На хрен надо о вас, долбанутых недотрог, мараться. Не отмоешься после. Ходи потом, сука, объясняй, что не насильник.
– Что ты несешь?! – сиплю я, в потрясении забыв о злости, которую он вызывает.
– А неправда, что ли?! Ты как, мать твою, посмела на брата заяву накатать, а?! Как ты, сука, посмела?! Ты брата предала! И потом еще смотрела на меня, словно это мы вас окатили прилюдно дерьмом! Интеллигентные шкуры! Да вас в городе никто не уважает! Все знают, кто вы и что вы!
Растерянность – все, что я чувствую, когда Илья обрушивает на меня свою правду. И дело не только в информации, которую эта речь несет. Но и в том надрыве, который я улавливаю в его голосе. И в том блеске, который вижу в его глазах.
Говорят, человек, который перенес убийственную боль и выжил, будет в будущем сильнее. Лгут. Бессовестно лгут. Оставшись психически здоровым, никто не обрастает какой-то уникальной броней. Напротив, становится восприимчивее к боли других.
Улавливает. Ощущает. Сопереживает.
Я не хочу чувствовать то, что выплескивает Илья. Но, черт возьми, чувствую!
Кроме его боли, захлебываюсь своей. А еще… Меня душит стыд. Я ведь думала, что успела забрать заявление до того, как узнали Нечаевы.
Их не было в стране.
Господи, их ведь не было! Не было!
Боже мой… Боже мой… Какой же дурой я себя ощущаю! Рассчитывала, что сплетни до них не дойдут, тогда как их носили по всему городу!
Думала, что уже никто не может заставить меня почувствовать себя виноватой. Ошибалась. Несмотря ни на что, чувствую. Как бы там ни было, Ян меня не насиловал. А заявление на него было! Хоть и писала его не я. Но другим ведь не скажешь! Да и разве это может что-то изменить?!
– А ты не вписывайся, куда не просят, – выпаливает Мадина, отсекая от меня Илью. – Больше, чем уверена, что Нечай тебя за это по голове не погладит. Так что закрой рот и не лезь больше.
В моем сознании как будто взрыв происходит. Мозги раскидывает по черепной коробке. Неспособна соображать, тогда как критически нужно включить разум.
«Ян молчал… Не писал и не звонил…» – перебираю я остатки здравых мыслей.
Именно поэтому я решила, что до него не дошло.
А он, получается, знал.
Господи… Знает!
И что же? Какие выводы сделал? Поверил, что это я писала?
Боже… Конечно, поверил!
Как мог?!
Господи… Это он Давида, вероятно, по этому поводу отозвал… Предупредить насчет меня…
Унижение, в которое меня в очередной раз макает жизнь, настолько глубоко, что я дна не ощущаю. Не знаю, как должна оттолкнуться, чтобы выплыть.
Мне просто… Просто нужно уйти. Подальше от всех.
Сжимая кулаки, пытаюсь шагнуть мимо Ильи. Но он снова преграждает путь.
На свою, блядь, беду.
Мне слишком больно, чтобы я могла оставаться адекватной. Свирепея, хватаю со стола бутылку. Замахнувшись, разбиваю ее о мраморный столб. Направляю на ублюдка «розочку».
– Пропусти, пока я не вспорола тебе, на хрен, вены.
И именно в этот момент… В зале появляется Ян.
Сталкиваемся взглядами, и меня накрывает взрывной волной, в которой так много чувств, что я даже распознать их все неспособна.
Тяжело втягиваю носом раскаленный воздух. Грудь вздымается. В миг насыщения кислородом ее пронизывает адской болью. Внутренности охватывает огнем. И чем сильнее бьется сердце, тем яростнее это пламя.