Ты взойдешь, моя заря!
Шрифт:
Иван Николаевич закрывает глаза и видит, как эти нотные тетради расходятся по России. Былой размах все еще не покидает новоспасского предпринимателя. Но он не может представить, как звучат Мишелевы романсы. Приходится терпеливо ждать приезда Наташи.
А Наташа не часто ездит к родителям. Вскоре после замужества она стала недужить. Медики говорят об операции, но такой сложной, что рекомендуют везти Наташу в Берлин, к тамошним светилам.
– Ну, справилась ты с хворями? – с надеждой спрашивает Иван Николаевич, едва Наташа заглянет в Новоспасское.
– Справлюсь, папенька, непременно
Вечером Иван Николаевич приказывает перевезти себя в зал и, отдышавшись от трудного путешествия, выжидательно посматривает на дочку.
Наташа садится к роялю и, аккомпанируя себе, с трудом поет один за другим приходящие из Петербурга романсы. А когда распоется, попрежнему свежо звучит ее голос.
Наташа поет, и музыка Мишеля творит чудеса в новоспасской зале. Вот уже появился былой нежный румянец на Наташиных щеках. Даже тогда, когда слова говорят о печалях человеческих, об оскорбленных чувствах, о попранных надеждах, музыка спешит утешить: посмотри, как хороша может быть жизнь!
Слушает Иван Николаевич и не замечает, что сыновняя музыка вернула его к собственной молодости. Взглянул на Евгению Андреевну – и у нее, голубушки, та же молодость в глазах. А Наташа возьми да и споткнись.
– Что ты? – недовольно спросил Иван Николаевич.
– С аккомпанементом не управлюсь, – отвечала Наташа, переигрывая незадавшиеся такты.
– Не пеняй на Наташу, мой друг, – говорит Евгения Андреевна, видя, как огорчился муж. – Если бы мы в свое время держали хорошего музыкального учителя…
– Но кто же мог предвидеть… – неуверенно перебивает Иван Николаевич. – Наташенька, – обращается он к дочери, – сделай милость, повтори!
Преодолевая усталость, Наташа еще раз запела «Ноченьку». Потом отошла от рояля и села рядом с матерью.
– Опять неможется, маменька… – и от боли закрыла глаза.
И только покинула залу химера-музыка, тотчас увидел Иван Николаевич свои иссохшие руки и седую голову Евгении Андреевны, склонившейся над дочерью. Хотел было Иван Николаевич приласкать Наташу, но не смог даже приподняться из глубокого кресла. Лишь услышал, как медленно, будто в последний раз, ударило сердце.
К лету сердечные припадки стали чаще и продолжительнее. Евгения Андреевна не выходила из кабинета мужа.
– Может быть, еще какого-нибудь медика из Смоленска выпишем? Или в Москве поищем?
Иван Николаевич слабо махнул рукою.
– Не нам с тобой, Евгеньюшка, в прятки играть. Я не трус, да и ты не робкого десятка. Жизнь с тобою прожили – каждому давай бог, а ежели со мной и случится…
– Помилуй! Что ты говоришь?
– От слова хуже не будет. А тебе надобно наперед знать. Об имении я так располагаю… – Иван Николаевич говорил долго и обстоятельно. Устал и мягко улыбнулся жене. – Ну, полно о делах! Вижу, что ты и так все хлопоты на себя взяла. Вот только с сенатской кляузой тебе трудно будет… Положи-ка мне подушку повыше.
Он долго собирался с силами, потом сказал:
– Что-то от Мишеля известий нет.
– А я тебя опять спрошу: не пора ли отписать ему, чтобы ехал восвояси? Четвертый год странствует. Доколе его ждать?
– Ему, Евгеньюшка, виднее. Не нам о том судить. Не думали, не гадали, а вышел из Мишеля заправский артист. А коли так, то артисту свои науки надобны. А то как у нас? Все в полдела, а потом и ахают: ах, просвещенные французы! вот, мол, немцы! Нет, не надобно Мишеля в его занятиях беспокоить. Коли хочешь, Евгеньюшка, мою волю исполнить, ни слова не пиши ему о моей напасти.
И хоть толкает Ивана Николаевича болезнь к верной могиле, а он все отсрочки берет. Не успел человек за всю жизнь книг начитаться, теперь выписывает их и из Петербурга и из Москвы. То почитает излюбленного своего поэта Жуковского, то снова вернется к повестям Белкина, изданным А. П. Впрочем, кто же не знает, что подарил этими повестями русскую литературу Александр Пушкин. К Пушкину У Ивана Николаевича с некоторых пор особое отношение: он как бы и сам свел с ним знакомство через сына. Пришли еще из Петербурга замысловатые «Вечера на хуторе близ Диканьки». Москва слала романы Загоскина. К «Юрию Милославскому» и «Рославлеву» прибавилась последняя новинка – «Аскольдова могила».
Все бы перечитал Иван Николаевич, но все чаще отбирает книгу заботливая жена.
– Отдохни, друг мой, утомительны для здоровья книги.
– Какие как, Евгеньюшка. Bo-время не успел – теперь торопиться надо.
– Ишь ты, прыткий! – ласково ворчит Евгения Андреевна. – Изволь, однако, помогу… От которого места тебе читать? – И возьмет книгу, а сама скажет как бы невзначай: – Вчера Федот из Смоленска вернулся, сказывает – большой спрос на льняное волокно будет. Из столиц будто бы скупщиков бессчетно понаехало. Не прикупить ли и нам загодя, как укажешь?
Иван Николаевич начнет расспрашивать, а потом махнет рукой.
– Ты сама теперь лучше меня разумеешь, Евгеньюшка, – и опять повернет разговор на книгу, словно отрешенный от жизни человек.
Евгения Андреевна принимается за чтение, и голос ее звучит твердо и спокойно, хотя и надрывается сердце, глядя на спутника жизни, готовящегося ее покинуть.
А если уйдет Евгения Андреевна на свою половину, опять нельзя дать волю слезам. Здесь до ночи толкутся теперь конторщики и приказчики. Евгения Андреевна ведет разговоры с заезжими купцами. А когда разойдутся люди, тогда помолиться бы ей для услады сердца, а времени опять нет. И придвинет поближе конторские счеты бывшая шмаковская барышня или начнет писать собственноручный наказ приказчику, отправляющемуся с хлебным обозом.
Деньги нужны в Новоспасском до зарезу. Наташа едет в Берлин. Вот куда теперь за здоровьем шлют. Но ни перед чем не остановится мать, потерявшая старшую дочь. Пусть едет Наташа хоть в Берлин, была бы только здорова. Правда, по путешествию предстоят большие расходы, а с зятя что спросишь? Сами выдали за небогатого.
Евгения Андреевна справила Наташу в дальнюю дорогу. Иван Николаевич едва мог поднять руку, чтобы благословить дочь, но и ей дал строгий наказ:
– Коли свидишься с Мишелем, ничего ему о моей болезни не сказывай. Пусть странствует да упражняет себя, доколе надобность ему есть.