Ты, я и Гийом

Машкова Диана

А вот я постепенно вяну и хирею. Надо бы заняться собой – аэробика, бассейн. Только вот ни времени, ни денег нет. Такими темпами к тридцати буду выглядеть старухой.

Мы пили чай. Карим показывал мне новые эскизы. Потом повел в мастерскую – хвастаться последними работами. В этой таинственной комнате, заставленной столами, верстаками с оборудованием, полками с инструментами, я всегда приходила в состояние благоговейного трепета. Пинцеты, паяльники, маленькие и еще меньше, зажимы, кисточки, полировки – море нужных и полезных штучек с неизвестным названием и смутно угадываемым назначением. Это было какое-то удивительное сочетание токарной мастерской и студии художника. Только вместо заготовок и холстов – разной формы и цвета золото, драгоценные камни

в прозрачных пластиковых коробочках.

Особенно нравилось мне сидеть на специально притаскиваемом с «кухни» стулом рядом с Каримом и смотреть, как он работает. Или копаться в огромной коробке с «ломом» – старыми украшениями, которые приносили мастеру на переплавку. Я могла провести так несколько часов кряду, едва поддерживая разговор – Карим сам болтал без умолку – и наблюдая, как в его руках из бесформенной массы рождаются трепетные бутоны, начиненные бриллиантами тычинки, причудливо изогнутые стебли. Как выползает из только что оформившегося листка букашка с коралловым брюшком, как вздрагивает золотая стрекоза, шевеля сапфировым хвостом. Во все стороны летела золотая пыль, шумели станки, а Карим, заглушая их жужжание, неизменно повторял, что за жизнь ювелира в его легких скапливается столько золота, что можно потом сделать из этого количества кольцо или кулон.

В этот раз мастер извлек из-за станка на столе темное, еще не до конца отполированное колье с изумрудами и застыл передо мной в горделивой позе успешного кутюрье во время какого-нибудь триумфального показа. Замысловатые переплетения золотых лепестков и трав, изумрудные глазки сердцевинок цветов, нежного цвета эмаль, покрывавшая часть элементов растительного орнамента делали вещь божественно красивой. Я представила, как все это будет смотреться в окончательном виде на чьей-нибудь шее, и с завистью вздохнула. «Может, деньги и имеют смысл», – промелькнуло в голове. Сколько себя помню, подобные диссидентские мысли накатывали только, когда у меня перед глазами оказывались творения Карима. Была в них какая-то неопровержимая сила, притягательная власть. За колье последовало кольцо – мелкая букашка, которая ползла к краю огромного драгоценного камня. За ним – брошь-стрекоза с ажурными крылышками и тяжелым хризолитовым хвостом, но главное Карим приберег напоследок.

– Иди сюда. – Он махнул мне рукой, стоя у собранных из добротных досок и покрашенных в черный цвет стеллажей. – Смотри!

Карим с загадочным видом снял крышку с небольшой картонной коробки, и я заглянула внутрь. На дне коробки сияло что-то невероятно яркое и большое в форме конуса. Мне никак не удавалось сообразить, что это за украшение и кто, каким образом может его носить. Карим тем временем сунул руку в коробку и извлек на свет божий удивительный предмет – это была наполовину законченная миниатюрная шапка Мономаха. Основа, выполненная в технике скань, полностью повторяла оригинал. Драгоценные камни, украшавшие шапку, были старательно подобраны по цвету, форме и величине так, чтобы, с одной стороны, соответствовать знаменитому шедевру, с другой – не нарушить внутренней гармонии самой миниатюры.

– Ух ты! – У меня дыхание перехватило от этой музейной роскоши и невиданной красоты. – А можно ее в руки взять?

– Бери, – разрешил Карим, самодовольно улыбаясь.

Шапка умещалась на ладони. Я поднесла ее к глазам и стала рассматривать мелкие детали. Каждый элемент, каждый камень находился в строгой гармонии с остальными и в то же время жил какой-то своей, независимой жизнью. Соединив все воедино, Карим умудрился в самих камнях и в отдельных золотых фрагментах сохранить неповторимость и индивидуальность.

– Ты – гений! – мне хотелось сказать что-то большее, выразить то блаженство, которое испытывали сейчас мои глаза. Но эмоции оказались сильнее слов. Дар речи вернулся одновременно с практическим восприятием действительности. – А кто заказал? – поинтересовалась я.

– Да ты знаешь, – Карим смешно, как-то смущенно пожал плечами, – не было такого заказа. Мне самому захотелось это сделать. Только вот не все материалы пока собрал. Не всегда достанешь подходящие, да и дорого очень.

– Представляю себе! – Я искренне посочувствовала. Карим как-то упоминал, сколько стоят разные там камушки – помню, от всех этих цифр мне становилось дурно. – А куда ты ее потом?

– Постараюсь нашему музею ИЗО продать. Не смогут купить – так пока отдам. Пусть выставляют. – Карим смотрел на меня и улыбался. – Понимаешь, она должна быть в Казани. Исторически. Пусть маленькая, пусть копия, но должна.

Мне показалось, что он прекрасно понимает. Я единственная из всех его знакомых, кто может действительно оценить такой поступок. Остальные, скорее всего, покрутят пальцем у виска. Но даже я не смогла сдержать удивления, покачав головой, чем только вызвала у Карима еще более широкую улыбку. Надо же, в чем-то и мы с ним, такие разные, похожи. Каждый по-своему, нечасто, временами, но все-таки служит чистому искусству.

Несмотря на этот проблеск неожиданно возникшей между нами духовной связи говорить о своих незначительных успехах на поприще науки мне теперь расхотелось. Разве такое маленькое, в общем-то, ничем не примечательное достижение могло сравниться с осязаемым подвигом Карима – сказочной миниатюрой шапки Мономаха, рожденной в его умелых трудолюбивых руках?

Да дело, конечно, не в том, что он не понимает цели моей учебы в аспирантуре. «И что тебе это даст? – было его любимым вопросом. – Работу хорошую найдешь? Деньги зарабатывать будешь?» Дело в том, что деяние Карима само по себе было несоизмеримо выше. А я бы все равно не смогла объяснить ему, что такого важного делаю для человечества. Он вот создает красоту – волнующую и осязаемую. Ее можно потрогать, рассмотреть, можно ею гордиться и выставлять ее напоказ. А мои изыскания вряд ли по сути своей кому-нибудь интересны. Так, эгоистическое баловство – потешить собственную жажду познания и получить удовольствие от чувства сопричастности к творчеству, к извлечению его не до конца разгаданного смысла. От всех этих рассуждений на тему бесполезности моих занятий накатила жуткая тоска. Хотелось изменить все, научиться производить на свет что-то действительно ценное и, как бы это сказать, живущее своей независимой и нужной людям жизнью. Что именно – я никак не могла для себя понять.

Перед уходом я еще раз взглянула на шапку Мономаха и тяжело вздохнула – где же, интересно, прячется идея моего шедевра и уготован ли он мне судьбой вообще?

Карим снова поцеловал меня в щеку, теперь на прощание, и я, расстроенная, медленно вышла за дверь. На душе было как-то странно – и светло, и грустно одновременно. Перед глазами стояли шапка Мономаха и гордо улыбающийся Карим, который твердо знает, для чего он живет на этой земле. А вот я – в свои двадцать два – все еще плыву по течению и не могу ничего понять.

Пришлось совершенно банально утешаться мыслью о том, что Карим на десять лет меня старше. Глупо, конечно, но действенно, что ни говори.

Домой я попала быстро: поймала машину – Карим, как всегда, успел тайком сунуть мне в карман несколько сторублевых купюр, и я решила избавить себя от унылой и душной тряски в автобусе.

Через двадцать минут я уже бродила по квартире из угла в угол с Катенькой на руках. Она почему-то хныкала и капризничала. Может, чувствовала мое противное состояние? Мысли приходили в голову одна мрачней другой. Я вдруг отчетливо осознала, что, несмотря на собственную семью, ребенка, аспирантуру, диссертацию, у меня нет жизни: все чувства и эмоции, кроме разве что материнских инстинктов, заимствованы из литературы, все желания относительно собственной карьеры навеяны родителями, все планы построены кем-то, но не мной. Я ясно увидела продолжение собственной жизни – как на экране черно-белого телевизора. Диссертация, защита, преподавание в университете, бесконечные репетиторства, редкие выезды на конференции, возможно, пара-другая монографий и докторская на склоне лет. Потому что нужно же как-то достойно подойти к финалу.