Ты здесь. Бог? Это я, Маргарет
Шрифт:
— Я ведь не закончила, Херб, — она снова включила воду.
Отец опять завернул кран.
— Угадай, кто здесь, — сказал он.
— Кто здесь? Что ты имеешь в виду? — спросила мама.
— Сильвия! Вот кто!
Отец отвернул кран, чтобы она могла дочистить зубы.
Но на этот раз мама выключила воду сама и последовала за ним в спальню.
Я пошла тоже. Все это было очень забавно. Наверно, мама проглотила свою пасту.
— Сильвия? Что ты хочешь сказать? — уставилась мама на него.
— Я хочу сказать — моя мать! — съязвил отец.
Мама засмеялась.
— Это невозможно, Херб. Как она доберется сюда?
Отец кивнул в мою сторону.
— Спроси у Маргарет. Вот кто, по-моему, все знает.
— На такси, — объяснила я.
Они молчали.
— И еще на поезде, — добавила я.
Снова молчание.
— Он оказался не таким уж грязным.
Через десять минут родители были уже на кухне с бабушкой. Их ждал накрытый стол и приготовленный завтрак. Бабушка сияла обезоруживающей улыбкой. Так что родители ничего не смогли ей сказать, кроме «какая приятная неожиданность». И еще — какая она молодец, что додумалась ехать поездом и потом на такси.
После завтрака я пошла наверх, чтобы переодеться. Бабушка — со мной: она захотела посмотреть мою комнату.
— Она намного больше прежней, — похвасталась я.
— Да, больше, — согласилась бабушка. — А покрывала и занавески можно было бы и новые завести. Я видела на днях очень симпатичные: розово-красные в клетку. И к ним в тон подобрали бы ковровое покрытие… — Бабушка вздохнула. — Но полагаю, твоя мать хочет устраивать все сама.
— Я тоже так полагаю, — поддакнула я.
Бабушка села на мою кровать.
— Маргарет, дорогая, — начала она, — я только хочу, чтобы ты не сомневалась: мы с тобой не можем отдалиться друг от друга.
— Конечно, — кивнула я.
— Несколько миль ничего не значат, — продолжала бабушка. — И то, что я не смогу забегать к тебе после школы, не помешает мне думать о тебе каждый день.
— Я знаю, бабушка.
— Знаешь, что? Я буду звонить тебе каждый вечер в половине восьмого.
Что ты на это скажешь?
— Каждый вечер необязательно.
— Но мне это будет приятно! И потом, я же буду звонить на свои деньги. — Бабушка засмеялась. — Ты будешь рассказывать мне о том, что происходит у тебя, а я буду держать тебя в курсе нью-йоркской жизни. Идет?
— Конечно, бабушка.
— И еще, Маргарет…
— Что?
— Подходи к телефону сама. Твоим родителям может не понравиться, что я звоню так часто. Но это между нами, ладно?
— Конечно, бабушка. Я обожаю, когда мне звонят.
Остаток дня мы провели в саду. Бабушка вязала мне новый свитер, мама сажала какие-то осенние цветочки, а отец читал книгу. Я загорала, думая о том, как хорошо будет прийти в школу загоревшей.
На ужин мы ели бабушкину еду, и, откусывая от маринованного огурчика, она всякий раз приговаривала: «Ммм… вот это вкуснятина так вкуснятина!»
Мы отвезли ее на вокзал в Фарбрук еще засветло. Бабушка считает, что ходить по нью-йоркским улицам вечером опасно для жизни. Она убеждена, что ее обязательно ограбят. Прежде чем вылезти из машины, она расцеловала меня и сказала, обращаясь к родителям:
— Не волнуйтесь. Обещаю приезжать не чаще, чем раз в месяц. Ну, может быть, два. И не затем, чтоб повидаться с тобой, Херб, или с тобой, Барбара. Я должна приглядывать за моей Маргарет — вот и все.
Она подмигнула мне одним глазом. Потом подхватила свой пакет с тапочками и вязаньем и пошла. Пару раз она оборачивалась, чтобы помахать мне рукой, потом скрылась из виду.
Глава 4
В среду вечером мама помогла мне вымыть голову. Она накрутила мои волосы на большие бигуди. Я хотела спать в них всю ночь, но уже через час они стали мне сильно мешать, и я сняла их. В четверг утром я поднялась рано, но есть за завтраком не могла. Мама сказала, что волноваться в первый день занятий — совершенно естественно. Она сказала, что чувствовала себя точно так же, когда была девочкой. Мама вечно рассказывает мне всякие истории о том, как она была девочкой. Это для того, чтобы показать мне, что она все понимает.
Я надела новое голубое в клеточку платье, купленное специально к школе. Мама считает, что голубой цвет идет к моим глазам, делая их еще ярче. Я надела коричневые туфли на босу ногу. Мама сказала, что это глупость.
— Маргарет, тебе надо будет пройти пешком три четверти мили.
— Ну и что?
— Ты же знаешь, что без носок ты всегда натираешь водянки.
— Значит, придется потерпеть.
— Зачем терпеть? Надень носки!
Вот я и думаю: если мама так много обо мне понимает, то почему бы ей, например, не понять, что мне надо надеть туфли без носок? Я сказала:
— Нэнси говорит, что в шестом классе никто не надевает носки в первый день занятий!
— Маргарет! Не знаю, что делать с тобой дальше, если ты уже сейчас такая!
Вот еще одна любимая ее тема: мой приближающийся переходный возраст. Стой прямо, Маргарет! Хочешь, чтобы потом была хорошая фигура, следи за осанкой. Мой лицо с мылом, Маргарет! А то в четырнадцать будешь вся в прыщах. Я-то сама думаю, что быть подростком та еще радость — вечно бояться этих угрей и думать о том, как ты пахнешь!
Наконец, мама пожелала мне хорошего дня. Она поцеловала меня в щеку и похлопала по спине. Я направилась к дому Нэнси.
К тому времени, как я добралась до восемнадцатой комнаты школы Дилано, ноги мои болели так, что я боялась не протянуть до конца занятий. И почему только во всяких таких вещах мамы всегда оказываются правы? Как оказалось, половина девочек все же была в носках.
Когда мы вошли в класс, учителя там еще не было. Правда, там была девушка, которую я поначалу приняла за учительницу, но оказалось, что она просто учится в нашем классе. Она была очень высокого роста (потому я и приняла ее за училку), и глаза ее по форме напоминали кошачьи. Сквозь кофточку у нее просвечивал лифчик и, если смотреть спереди, можно было с уверенностью сказать, что он не самого маленького размера. Она сидела одна и ни с кем не разговаривала. Я подумала, может быть, она тоже новенькая, потому что все вокруг болтали и смеялись, обсуждая каникулы, новые фасоны стрижек и все такое.