Ты
Шрифт:
Ты тут же отвечаешь:
«И я».
Пейзаж за окном меняется, как в замедленной съемке. Я так возбужден предстоящей встречей, что думаю только об одном. Схожу с поезда и отправляю твит с аккаунта Бенджи:
«Трахнул бы Майли Сайрус. Так, ради интереса. #глубокие_мысли».
Добираюсь до Юнион-сквер, но не иду сразу на место, а прячусь за киоском и вижу, как ровно в 20:30 ты появляешься на площади, осматриваешься, садишься на ступеньки и принимаешься терпеливо меня ждать. Ты наврала, что опаздываешь. Я пишу тебе:
«Извини. Буду в 20:45».
Ты отвечаешь:
«Не
Какая умничка. Заботишься обо мне и тоже нервничаешь. В 20:52 делаю первый шаг к тебе; сердце бьется где-то в горле, не верится, что мы наконец вместе. Заметив меня, ты улыбаешься, машешь и поднимаешься навстречу. Чистая, открытая и готовая. Кусаешь нижнюю губу, вся сияешь и заигрываешь:
– Вы опоздали, мистер.
– Извини.
Улыбка не сходит с твоего лица. Я задержался ровно настолько, чтобы дать тебе понять: я не верный паж, но и не отвязный грубиян. Ты делаешь глубокий вдох, смотришь на меня и опускаешь глаза.
– Ты обещал сюрприз, когда стемнеет. Уже темно.
– Да, – киваю я, сажусь и хлопаю по ступеньке. Ты опускаешь рядом со мной свою хорошенькую кругленькую попку. Чудесно. Так и должно быть. Хорошо, что я дождался темноты. Ты женщина, я мужчина, вокруг ночь. Ты хорошо пахнешь чистотой. Мне нравится.
– Часто, наверное, приходится чистить, – замечаешь ты, слегка подталкивая своей балеткой мои новые белые «адидасы».
– Поэтому и опоздал, – отшучиваюсь я. – Надраивал этих ребят больше часа.
Ты смеешься, мы начинаем болтать о Поле Фокс, моих кроссовках, очередном сумасшедшем бездомном, разговаривающем с мусорным баком. Нас тянет друг к другу. Это очевидно. Время течет незаметно. Тебе нравится здесь. У всех на виду. А когда разговор буксует, мы снова шутим о моих кроссовках.
– Они очень белые. Идеальные. Как у Бена Стиллера.
– Передам своему чистильщику обуви.
– Непременно, поимей в виду, Джо.
Ты сказала «поимей» и «Джо», это не случайно.
– Я оставил ему хорошие чаевые, – бросаю я, и ты начинаешь рассказывать о том, как однажды случайно украла туфли на распродаже. Мы сидим на ступеньках уже почти двадцать минут; ты так завелась, что тебе приходится нести всякую чушь, только бы не наброситься на меня прямо здесь. Я выбрал это место не случайно: всю жизнь я ходил тут и завидовал обнимающимся парочкам, а теперь пусть завидуют другие. Ты рядом, чистая и возбужденная, говоришь что-то, но мне сносит крышу от одного запаха твоего геля для душа, и я с трудом улавливаю смысл.
– Я такая: «Я ничего не крала, случайно забыла снять». Кому вообще придет в голову воровать туфли на острове?
– Очевидно, одной бесстрашной и симпатичной девушке по имени Бек.
Ты улыбнулась, когда я назвал тебя симпатичной. Умничка. Ты уверена, что я тебя понимаю, – мои изыскания не прошли даром.
– Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшей, – кокетничаешь ты. – Зачем я вообще это рассказала?
– Потому что это наше первое свидание. У всех есть в запасе какая-нибудь смешная не совсем правдивая история, припасенная для таких случаев.
– Значит, я врунья, – улыбаешься ты и закидываешь
– Нет, ты врунья и воровка.
Краснеешь, и мы вместе смеемся. Ты потягиваешься. Под белой майкой просвечивает красный лифчик, из-под джинсов виднеются розовые хлопковые трусики. Ты выпрямляешь ноги и вытягиваешься на ступеньках, закинув голову. Я хочу оседлать тебя прямо здесь, посреди площади, на виду у пялящихся на тебя придурков, растамана, торгующего фенечками, и недовольных стерв, спешащих домой, чтобы скорее загрузить нового Стивена Кинга на свои «Айпэды».
– Ты выглядишь таким молодым, – кидаешь ты, будто я какой-то задрот.
– Молодым?
– Нет-нет, Джо, не обижайся, я не так выразилась.
– Хорошо, а то мне только исполнилось семнадцать, и знаешь, не хочется выглядеть малолеткой. Чего доброго, подумают, что ты собираешься меня растлить.
Ты шлепаешь меня по ноге – я тебе явно нравлюсь, – закусываешь губу и наклоняешься, как тогда на выступлении, чтобы сказать что-то важное.
– Многие мои друзья спешат стать взрослыми и серьезным. А вместо этого кажутся просто старыми; в них пропадает открытость – а она и есть молодость.
– Что ты куришь? Я тоже так хочу.
Ты опять смеешься и легонько шлепаешь меня по ноге. Этого я и хотел добиться. Мне нравится твой смех, и мне нравится, что ты реагируешь на мою шутку, однако свою мысль не бросаешь.
– Первый раз я ощутила себя старой на первом курсе. Мне предложили стажировку в Праге, но я передумала в последний момент, и все друзья тогда ругали меня, будто я упустила единственный шанс в своей жизни. Будто только в колледже есть возможность выбраться за границу.
– Можем хоть сейчас рвануть, – неудачно шучу я, потому что разговоры о колледже выбивают меня из колеи.
– А в тебе есть молодой задор… Очень классно! Будто у нас все впереди и все возможно: хоть баллотироваться в президенты, хоть выучить язык жестов, хоть объездить все замки в Брюгге…
Ты сказала «у нас». Я улыбаюсь.
– Велеть подать мой самолет?
– Нет, серьезно, – говоришь ты и подвигаешься ближе. – Кем ты хотел стать в детстве?
– Рок-звездой, – откликаюсь я и, как ты, откидываюсь на спину. Мы лежим совсем рядом и смотрим в небо. Готов спорить, мы чудесно смотримся вместе, под звездами, молодые и влюбленные.
– Я хотела стать певицей.
– Вот почему тебе так нравится «Идеальный голос»…
Ты резко оборачиваешься и садишься. Я облажался.
– Откуда ты знаешь?
– Просто предположил.
Черт! Черт! Черт!
– Одно время его все смотрели.
– А-а… – тянешь ты. – Тебе нравится?
– Не знаю, – мямлю я, мучительно краснея. – Не смотрел. Но если ты любишь, значит, фильм стоящий.
– Неужели, – говоришь ты, не поднимая глаз, – я настолько предсказуема?
Я молчу. Не знаю, что сказать. Черт бы побрал эту Анну Кендрик. Все из-за нее. Как можно было так проколоться?! Ты смотришь на меня с грустью. Я виноват. Есть только один способ все исправить.