Тяготению вопреки
Шрифт:
Учитывая, что прямо рядом - вооруженная охрана, разговаривать никого не тянуло, что и понятно.
Вдруг тот старик обернулся к Кендрику с широкой улыбкой:
– Как поживаете?
Кендрик кивнул в ответ, но разговаривать тоже был не в настроении.
Старик подождал немного, пожал плечами и снова отвернулся.
Время от времени приводили и усаживали новых доставленных, и у каждого было такое же недоумение на лице, какое, наверное, было у Кендрика. Когда один начал было спорить, Кендрик внимательно прислушался к ответу солдата со списком. Тот сказал, что введены в действие чрезвычайные законы военного положения -
Но спор становился горячее, и тогда шагнул вперед другой солдат, поднимая автомат. От этой завуалированной угрозы по телу Кендрика пробежал холодок, и он снова стал смотреть на столы, где шел допрос. Когда допрос заканчивался, людей выводили через двери на другой стороне здания.
И снова-таки ничего нельзя был увидеть в этих людях общего для всех. Тут были домохозяйки, доктора, операторы бензоколонок - кто угодно.
Кендрик вцепился пальцами в колени, в голове теснились мысли о жене, об их дочери Сэм. Он уже несколько часов ничего не ел - завтракал он обычно по дороге на работу, - но, хотя день уже клонился к вечеру, голода он совершенно не чувствовал.
– Вот и выходит, что мы были правы, - произнес неожиданно чей-то голос совсем рядом. Кендрик обернулся и увидел, что пожилой сосед смотрит на него ясными и умными глазами.
– Пардон?
– На пардон нам рассчитывать не приходится. Меня зовут Марко. А вас?
– Кендрик Галлмон, - ответил он автоматически.
– Не тот Галлмон, что пишет в «Вашингтон фри пресс»?
– спросил старик, вскидывая брови.
Кендрик кивнул. В любых других обстоятельствах ему было бы приятно, что его имя узнают. За пределами Вашингтона и вне круга подписчиков на новости «Пресс» мало кто знал его.
– Я вашу колонку каждую неделю читаю, - сказал Марко.
– Вы довольно критичны по отношению к Уилберу?
– В любой другой исторический момент его бы направили на лечение за проповеди конца света. А мы его выбрали в президенты. Да, можете сказать, что я критичен. Но кто был прав, и насчет чего?
– Простите?
– Вы сказали: «Мы были правы». Насчет чего правы?
– Насчет репрессий. После того, что было сегодня утром на Западном Побережье.
Кендрик посмотрел недоуменно.
– А-а, - понимающе кивнул Марко.
– Вы не слыхали?
– Я что-то слышал по радио.
Продолжая вести разговор шепотом, Кендрик пристальнее рассмотрел Марко. Изрезанное глубокими морщинами лицо, решительный подбородок и ясные голубые глаза, светящиеся интеллектом. Белый ежик волос на макушке. Одет он был с разумным соответствием моде, если учесть его очевидную старость, и создавалось впечатление, что за своей внешностью он следит. Чем дольше смотрел на него Кендрик, тем более знакомым казалось ему это лицо.
– Марко?
– наконец вспомнил он.
– Я вас знаю. Фредерик Марко, писатель. Вы автор «Акробата».
Когда-то, в отрочестве, Кендрик прочел этот роман в одно длинное скучное лето.
– Послушайте, - сказал Марко нетерпеливо.
– Вы что, не знаете, что случилось в Лос-Анджелесе?
– В Лос-Анджелесе? А что?
– Случилось то, что его больше нет, - прошипел Марко, и улыбка его не исчезла ни на секунду. Можете Себе представить? Нет бульвара Сансет, нет Беверли-Хиллз, нет Венис-Бич… Любил я Венис-Бич, но нет его больше.
– Он удивленно покачал головой.
– Можете себе представить?
– Да что случилось-то?
– еще раз спросил Кендрик с нехорошим чувством под ложечкой.
– Атомную бомбу там взорвали.
– Улыбка Марко погасла на миг.
– Наверное, кинокритики.
Улыбка вернулась на место.
– Атомную бомбу?
– Новость звучала дико, омерзительно, но почему-то Кендрик ей поверил. Надо было только вспомнить, что случилось с ним в последние часы, чтобы понять: дело должно быть очень серьезно. Нет больше Лос-Анджелеса? С таким чувством, будто он играет роль в каком-то фильме, Кендрик спросил: - А кто?
Марко пожал плечами:
– Ума не приложу, сами выберите любого подозреваемого. Не китайцы - учитывая, как распался Китай. Остаются любые политические или религиозные группы ненависти, или террористы, или любая шайка психов, не в этом дело. Возвращаясь к сказанному: мы - люди вроде нас с вами - были правы насчет того, что случится со страной, когда дерьмо по трубам хлынет всерьез.
Все время в сарай приводили людей и уводили прочь. Марко продолжал:
– Эта страна долго катилась к чертовой матери, и сейчас тоже ничего не поменяется. Люди голодают, давно побежденные болезни возвращаются, став в десять раз сильнее, климат поменялся неузнаваемо, Гольфстрим перепохабили, четыре локальных атомных войны в Азии - только посчитать!
– Он поднял кулак, разжал четыре пальца, показал на них по очереди.
– Четыре! Плюс к тому – стихийные бедствия на Среднем Западе, оставившие миллионы погибших. Мы летим в струе порога на острые камни и делаем вид, что все будет хорошо. Что Уилбера выбрали в президенты - это только глазурь на торте. Или горсть земли на могилу. Марко наклонился к нему:
– Откровенно говоря, Кендрик, нам абзац, и кто-то просто вбил последний гвоздь в крышку нашего гроба. Из этой заварушки никто из нас живым не выйдет.
– Это уже паранойя, - ощетинился Кендрик,
– Да ты послушай, - настойчиво сказал Марко, положив руку ему на плечо. От неожиданной интимности этого жеста Кендрику стало неловко.
– Ты - журналист, а людей с такой работой, как у тебя, не трогают только до тех пор, пока не сочтут, что они действуют против национальных интересов. В чем состоит национальный интерес - решает президент Уилбер. Поэтому сейчас национальный интерес требует выполоть всех, имеющих хотя бы неопределенные контакты с теми, кого Уилбер определил во «враги государства», реальные или воображаемые.
– Марко мотнул головой, показывая на всех вокруг.
– Обыкновенные люди, никакие не террористы. Кто-то оказался не в то время не в том месте, другой не за того голосовал, кому-то не повезло оказаться родственником кого не надо.
В голосе Марко слышался явный напор.
– Я не понимаю, что вы говорите.
– Я говорю, Кендрик, что мне семьдесят шесть лет. Я прожил долгую жизнь и отлично умел заводить себе врагов. Все мы здесь так или иначе, вольно или невольно, зная или не зная, стали чьими-то врагами. Я всегда говорил, что жизнь в этой стране - это проигранная битва, потому что победа всегда на стороне парней с оружием. И вот почему я сейчас так сделаю - важно, чтобы ты это понял. И запомнил, ради меня, на случай, если отсюда выберешься.