Тяготению вопреки
Шрифт:
– Я даже не знаю, почему я здесь. Стенцер глянул на него изучающим глазом:
– Вы обвиняетесь в соучастии, в подстрекательстве, в содействии врагам Соединенных Штатов и агитации в их пользу. Америка воюет, мистер Галлмон, а во время войны законы неизбежно меняются. По новым чрезвычайным законам вы можете провести в изоляции весь остаток вашей естественной жизни, если это будет необходимо - если будет сочтено, что вы каким-либо образом можете принести вред стране.
И не только это: вы находитесь под военной юрисдикцией, от вас требуется служить стране любыми необходимыми средствами, которые могут послужить
– Господи, да в чем меня обвиняют? Я, что ли, лично взорвал Лос-Анджелес?
– Вероятно, вы лично за это не отвечаете. Но ваша жена интервьюировала лиц, известных как сторонники врагов нашей страны. Террористы, диссиденты - подобная публика. Вы на своей работе тоже иногда вступали в контакт с людьми того же сорта, и ваши статьи не оставляют сомнений, что вы понимали последствия террористической угрозы.
– Но я же никого не заставлял ничего делать, я только…
– …вели с ними разговоры? Да если бы вы приходили к ним не для того, чтобы распространять семена их злобных антиамериканских взглядов, как вы думаете, они бы вам ответили даже на вопрос, который час? Вероятно, вы даже разделяли эти взгляды.
– Стенцер пожал плечами.
– А некоторые вещи, которые вы говорили о нашей стране - о нашем президенте, - иначе как подрывными назвать нельзя.
Кендрик попытался что-то сказать, но мог только нечленораздельно захрипеть - ужас того, что он только что слышал, медленно проникал в мозг.
– Я думал, вы сказали, что хотите мне помочь. А эта… эта чушь… это же…
Он только замотал головой - слова ему изменили.
Стенцер изобразил нечто вроде улыбки. Кендрику показалось, что это осклабился череп, обтянутый пергаментной кожей.
– Люди допускают ошибки, - говорил Стенцер.
– Общаются, с кем не надо, а от этого бывают последствия, которых они не ожидали. Например, атомный взрыв в Лос-Анджелесе или даже гниль, опустошившая наши обширные нивы. Я говорил всерьез: я мог бы вывести вас отсюда прямо сей-
чac, если бы захотел. И через пару часов вы были бы дома.. Но пока я еще сделать этого не могу.
Мне нужно дать начальству хоть что-то, а то меня на этой работе не оставят, и тогда я уж вам никак помочь не смогу. Вы мне дайте хоть что-то, любую малость, какой бы ерундой вам она ни казалась - и я клянусь, что из кожи вон вылезу, чтобы вас отсюда вытащить. Сегодня же, если смогу.
Кендрик вытер о штаны внезапно вспотевшие ладони:
– Я не знаю. Ну что вы хотите от меня услышать?
– Все, что можете сказать, - ответил Стенцер, подчеркивая каждое слово.
– Я могу вам помочь, но только если вы мне поможете.
«Но что я могу сказать?» - подумал Кендрик. Он - журналист: О его жизни Стенцер уже знает все. Казалось непостижимым, что статьи, которые он писал, могут быть как-то связаны с его арестом даже без предъявления обвинений.. Ничего он не мог сказать Стенцеру такого; что не было бы уже описано в мучительно повторяемых подробностях.
На глаза навернулись слезы: ясно, что Стенцер перешел, к новой тактике, чтобы получить от него то, что он не обязан был отдавать.
– Нету меня ничего. Нет! Я все вам рассказал, что мог, о жене, о себе, Бог один знает, сколько раз уже! Хотел бы я вам что-нибудь рассказать, так ничего же нет, клянусь!
Стенцер посуровел.
– Мельчайшую подробность, мистер Галлмон. Вы можете счесть ее не важной, а она окажется важной. Ваша жена была в контакте с диссидентами и врагами нации. Вы мне что, хотите сказать, что она защищала американские интересы, когда якшалась с мерзавцами, которые потом сожгли целый город мирных жителей? У меня есть копии всего, вами написанного, и знаете, что я вам скажу? Меня тошнит от такой кучи антипатриотической грязи!
Голос его становился все громче. Кендрик резко вскинул голову.
– Да господи, вы же даже незнаете, террористы устроили эту гниль или нет! Экологию среды похабили с каждым годом сильнее и сильнее…
– Ты меня не учи, что мне думать!- заорал Стенцер прямо ему в лицо, брызгая слюной.
До сих пор это были только вопросы, бесконечные вопросы, пока Кендрик не падал от усталости и голода. Сейчас что-то переменилось.
Стенцер ударил изо всей силы. Кендрик не сразу понял, что его бьют - только когда оказался на спине, стул опрокинулся, во рту вкус крови и железа.
А над ним навис Стенцер, занеся кулак, будто готовый нанести новый удар.
– Я ничего немоту рассказать,- переключился Кендрик на привычную литанию.
– Я все вам уже рассказал, и много раз. Было бы чего-нибудь - рассказал бы все, так ничего же нет. Я хочу домой.
Стенцер кивнул с жестким, будто нечеловеческим лицом, подошел к двери и открыл ее. За дверью ждали два охранника - наверное, все время там стояли. Кендрика рывком подняли с пола и вытащили в коридор. С разбитого лица капала кровь.
– Какие будут приказания, сэр?
– спросил старший охранник.
– Расстрелять, - коротко бросил Стенцер, навсегда закрывая дверь.
– Наконец-то пришли.
Эрик Уитсетт был одет в то же пальто, что было на нем тогда, возле «Святого». Тот же тщательно обернутый вокруг шеи шарф, так же поднят воротник до самых ушей.
Кендрик посмотрел вдоль набережной в обе стороны. Неподалеку стояли корабли у причалов, воздух пронизывали крики чаек, держался запах соли. Вдоль берега тянулись полуразрушенные склады и офисы. За последние годы, особенно когда хлынула волна беженцев, этот район восстановил свою зловещую репутацию. Кендрик и сам тут жил поначалу после приезда в Шотландию. Это было трудное время, но зато он достаточно хорошо знал эти места, чтобы понимать: сейчас они здесь одни.
– Я смотрю, вы запыхались. Не заплутали по дороге?
– Я не был уверен, что точно понял где, - ответил Уитсетт. Не настолько хорошо знаю эту часть города.
– Он закашлялся, выпустив клуб пара.
– Извините, если опоздал.
– Ничего страшного. Не возражаете немного пройтись? Уитсетт с преувеличенным ужасом огляделся:
– Боже мой, неужто нельзя хоть в какой-то бар зайти? Кендрик улыбнулся в ответ:
– Да есть тут один неподалеку. Но если уж мы будем говорить о Бадди, я бы предпочел быть уверенным, что нас никто не увидит и не подслушает.