Тяжелая душа: Литературный дневник. Воспоминания Статьи. Стихотворения

Злобин Владимир

«Дружноселье» («Сад заглохший, пустынный дом…») [666]

Сад заглохший, пустынный дом, На закате дымка лиловая. И встающая над прудом, Из-за дома, луна медовая. Запиваются соловьи. Ночь струится волшебно-белая. Загорелые руки твои, На столе — земляника спелая. Вот и всё. Ни добра, ни зла. Не бывала весна блаженнее… Двадцать лет, как ты умерла, Но не меркнет солнце весеннее.

666

«Дружноселье». Возрождение. 1951. № 15. Дружноселье (Красная дача) — дачная местность под Петербургом, близ станции Сиверская Варшавской железной дороги. Сюда Мережковские (а с ними и Злобин) в 1917 и 1918 гг. выезжали на лето. Г иппиус, будучи на Красной даче, в дневнике «Черные тетради» 31 июля 1918 г. записала: «Ясные, тихие — вполне уже осенние дни. Я гуляю,

читаю французские романы, смотрю на закаты и — вместе с Володей Злобиным — пишу стихи! Это какое-то чисто органическое стремленье хоть на краткий срок отойти, отвести глаза и мысли в другую сторону, дать отдых душевным мозолям. И я почти не осуждаю себя за эти минуты «неделанья», за единственную жажду забвения. Душа самосохраняется» (Гиппиус З.Н. Собр. соч. М.: Русская книга, 2003. Т. 8. С. 439). Гиппиус в июле — августе 1918 г. написала шуточное послание «Мелешину-Вронскому», адресованное дружносельскому комиссару, и цикл «В Дружноселье», в который вошли стихотворения «Прогулки», «Пробуждение» и «Пусть».

Акробаты («Мы — два брата акробата…»)

Мы — два брата акробата, Два взъерошенных чижа. Разделен чертой каната Мир, как молнией ножа. Вместе город и окрестность, Люди, небо и земля. За чертой же неизвестность, Елисейские поля. Между знаньем и незнаньем, Невесомые, как дым, По канату с замираньем Мы над пропастью скользим. Совершенство равновесья, Тел воздушные мосты. В этой малой точке весь я, В той же точке, что и ты. Безошибочность расчета, Смелость, легкость, быстрота. Чудо райского полета — Смертных вечная мечта.

В первый раз («У каждого бывает в жизни час…»)

У каждого бывает в жизни час (Он может и не быть, как ни ужасно), Когда на мир, как будто в первый раз, Ты смотришь и находишь мир прекрасным. И хочется назвать — о, назови! — Ту, что с тобой, как девочка, играет. И смутное предчувствие любви Тебя всего блаженством наполняет. Из-за холмов встающая луна, Поющее в душе стихотворенье, На древний Псков сходящая весна, — Все хорошо, как в первый день творенья. В уединенье радостном твоем Ты, как Адам, у жизненного древа, В те времена, когда еще ребром Была невоплотившаяся Ева. И даже смерть — что знаешь ты о ней? — Тебя пленяет, юного поэта. Среди цветов, молчанья и огней Простертые Ромео и Джульетта. А будет день, она к тебе войдет. Усядется, фату откинет вдовью, Предъявит свой мошеннический счет, Но сгинет, побежденная любовью.

«В окне всё так же небо хмурится…»

М.В. Абельман

В окне всё так же небо хмурится, Всё тот же кашель за стеной. А ты оденься и — на улицу, Да погуляй хотя б весной. Весна в Париже незаметная, Как девочка — хрупка, робка. Тоска в Париже беспредметная, Как будто даже не тоска. Когда над Сеною смеркается, Но не зажгли еще огней, И лодка легкая качается В сияньи ровном без теней, Пустынный остров — как видение. Ты к берегам его причаль, И на единое мгновение Сольются радость и печаль.

«Я такой хотел бы дом…»

Я такой хотел бы дом, Одинокую квартиру, Чтобы можно было в нем Хоть в углу поставить лиру. Боком стол — в другом углу. Тишина. Звезда сияет… Спать я буду на полу, Как бродяге подобает. Буду в сумерки бряцать Я на лире — очень скверно. Жрать картошку, счастья ждать. И дождусь его — наверно.

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

Старухи

I

За какое преступленье Про меня пустили слух, Что для дев я — огорченье, Утешенье для старух? Вот, теперь они друг к другу Ходят, согнуты дугой, То одна кряхтит: «Я старше», То другая ей в ответ: «Всю меня покрыли парши, Я — всех старше, на сто лет!» А когда из-за мэрии Подымается луна И на стогны городские Сходят ночь и тишина, И дома темны и глухи, Спят глубоко стар и млад, — Собираются

старухи И в окно мое стучат: «Отопри, зажги огарок, Покажи свое лицо. Есть у нас тебе подарок, Обручальное кольцо». Неужель поверю слуху, Распахну во тьму окно, Неужель и впрямь старуху Полюбить мне суждено?

II

Любезным девам не на зло, Не от распутства иль бесстыдства — Неодолимое влекло Меня к старухам любопытство. Влекло как бы на тайный зов, И внял ему я не напрасно. И вот, у невских берегов, Одна меня пленила властно. Седым блистая париком, Затянута, строга, упряма, Когда входила в дом, Я думал — Пиковая Дама. Бывало, часто до утра Она беседу нашу длила. О, пусть она была стара, — Не только в молодости сила. Но как-то раз, перед зарей, Когда луна уже склонялась, Она явилась мне такой, Какой ни разу не являлась. На боль невнятную, в ответ, О том, что все земное тленно, В ней загорелся тихий свет, Преобразив ее мгновенно. И был как будто прерван сон, Развеян вдруг покров туманный, И я склонился, ослеплен Ее красою несказанной. Но свет сбежал с ее лица, И вновь оно окаменело. И неподвижность мертвеца Сковала трепетное тело. О, если б бедный мой язык Мог удержать на миг виденье, Я на единый этот миг Все променял бы наслажденья. Не удивляйтесь потому, Влюбленно-радостные девы, Ни безучастью моему, Ни что тихи мои напевы. Современные записки. 1925. № 25.

Накануне («Ни Запада с его угасшей славой…»)

И. И. Кузнецову

Ни Запада с его угасшей славой, Пристрастья наших дедов и отцов, Когда еще с Российскою Державой Был крепок мир, ни новых мудрецов, Что, властвуя, готовят гибель мира, Летящего неведомо куда, — Мы не хотим, о нет! и наша лира Не воспоет их рабство никогда. Нас никакими не сковать цепями, Не удержать ни за какой стеной. Мы шли к свободе узкими путями, Платили страшной за нею ценой. Нам не угодно ничего другого. Наш взгляд; суров, спокоен и остёр. И вот душа свободная готова На уж давно обещанный костер. Возрождение. 1952. № 21.

Освобождение («Вот узник вышел на дорогу…»)

Вот узник вышел на дорогу. Захлопнулась темницы дверь. Еще он молод, слава Богу! И полон сил. Куда теперь? Под сень родительского крова? В ярмо? Но проклят отчий дом. Он дал себе в темнице слово: Ничьим не будет он рабом. К невесте? К лешему невеста! Еще позорней страсти плен. Из одного все бабы теста: Любовник, юбка до колен. И он идет и дышит, дышит, Холодный воздух жадно пьет! Уж скрылись за холмами крыши И башня городских ворот. Над ним звезда стыдливо блещет, А он — все дальше, не спеша. И словно в рай попав, трепещет Освобожденная душа. Новый журнал. 1952. № 28.

Самоубийца («На скучном свадебном обеде я…»)

На скучном свадебном обеде я Сидел и свадьбы проклинал. А рядом в комнате трагедия Разыгрывалась, и не знал О том никто. Икра, шампанское… Домохозяин был речист. И что-то ухарски-цыганское Играл подвыпивший пьянист. «За новобрачных!» Тост классический. И наступила тишина. Но крик раздался истерический: «Он выбросился из окна!» С тех пор лишь год прошел, не более, Живем. Забыт тот день давно. «Припадок острый меланхолии». И этим все объяснено. И поросла травой забвения Могила. Замужем вдова. Ни ужаса, ни удивления — Пустопорожние слова. Но в час вечернего молчания Я часто на могиле той. И странное очарование Тогда овладевает мной. И будто слышу — и так внятно — я: «Мне хорошо. О, не зови. Здесь светит солнце незакатное Неугасающей любви». Новый журнал. 1952. № 29.