Тяжело быть злодеем третьесортного романа
Шрифт:
Хван Мун Су не выдержал и правда заплакал. Он понятия не имел, что с ним сделал свет монахини и какую пугающую технику она использовала, но из глубины его души вырвались все его сомнения, что он копил годами. Они так сильно по нему ударили, что паренёк, плакавший последний раз в детстве только из-за какой-то глупости, просто не мог с ними справиться.
«Не могу, не могу, не могу, не могу…»
Хван Мун Су искренне пытался отогнать эти мысли, попытался хотя бы встать, чтобы помочь товарищам, однако просто не мог.
И, словно этого мало, вновь пришли тени.
Они начали словно на самом
Их смех стал громче.
Громче и громче, ближе и ближе.
«ХаХахА-хА-хА-ХА-хА»
«Ха-АХХААХХАХ-АхаХХАХАХА»
«ХАХАхАХАхахАхАх!!!»
Тени смеялись со всех сторон. Они презирали его. Не было ненависти или желания сожрать — лишь чистое презрение и насмешка. Презрение и насмешка, презрение и насмешка…
Тяжело сказать, чего они добивались (добивались ли вообще?), но их приход и смех для парня стали настоящим спасением.
Смех теней чем-то напоминал ведро холодной воды, которое решили вылить на находившегося в полудреме паренька. Он, плача, неожиданно засмеялся вместе с тенями, чувствуя, как по его телу прошла волна холодной энергии, вырвавшаяся прямиком из источника. Его сила буквально смысла навеянные сомнения, спасая от воздействия по-настоящему мерзкой техники.
«Путь храмовников в познании себя, мира и достижения внутренней гармонии какой-то слишком демонический», — хихикнул парень, вытерев слёзы, следуя заветам хёна, показав теням средний палец.
Тени, перестав смеяться, уплыли-ушли обратно в глубину тени.
Обиделись.
Хван Мун Су на трясущихся ногах встал, облизав пересохшие губы.
Не успел он ничего толком сделать, как раздался очередной грохот. Грохот и…
Треск.
Кан Ё Джон затруднялась сказать, почему решила помочь молодым мастерам и пошла в схватку. Для неё это было слишком уж нетипично: ныне мёртвая женщина умела убегать, но воин из неё был всегда откровенно отвратный. Знала бы уважаемая Божественный Вор про сто первый приём карате, то могла бы с уверенностью сказать, что овладела им на всю тысячу процентов, а того глядишь и вовсе приложила руку к его созданию.
И тем не менее — сейчас она, пусть изначально такого отпора и близко не ожидала, рисковала своим существованием ради…
А ради, собственно, чего?
Ради нового приобретения в виде молодого мастера? Но почему она не поступила как обычно, и просто не взяла себе то, что хотела, без лишних вопросов? Зачем пошла на уступки? Возможно ли, это из-за его особенности существования в виде призрака? Уникальной души? Возможно, она подсознательно захотела сделать мальчишку своим не только на словах и для этого решила пойти на уступки? Неужели её интересовало его мнение?..
Интересовало ли её вообще когда-то чужое мнение?
Нет, не интересовало. Никогда. Женщину интересовало лишь её безумие и желание подавить «чесотку» в голове. Её не интересовало то, что украденные ей сокровища могли быть для кого-то ценными или нужными. Она слепо стремилась к своей цели и за это поплатилась её нынешним положением.
У частенько просыпавшейся из спячки женщины за бесчисленное
Вместе же с этим дискомфорт внутри рос: ей нужно было что-то украсть. Что-то присвоить себе. Но что она могла присвоить, если и так всё, что было в гробнице, уже принадлежало ей? Что ей было красть? У кого? У самой себя?
Пустота в душе росла, скапливалась. Лишь длительные спячки помогали ей коротать время, да разбор и усовершенствование собственной гробницы. Когда ей было особенно скучно, женщина почитывала украденные ей техники, но для того, кто при жизни практически достиг вознесения, это всё равно, что читать книжки по математике за класс эдак четвёртый-пятый. Иногда попадаются книжки и за класс восьмой-девятый, что даже может быть интересно, но фактического толка для клептоманки не было.
Она не могла выйти. Она не могла ни с кем пообщаться. Она не могла удовлетворить всё усиливающийся зуд. Те сокровища, что у неё уже были, ничем иным, как обычными безделушками, простым хламом, и не воспринимались. Честно говоря, она уже и не верила, что сможет выбраться из гробницы, навечно оставшись запертой в собственной идее и страхе окончательно умереть без исполнения собственной мечты.
Но…
Какая у неё была мечта?
Чего она на самом деле желала?
Украсть Небо?
Возможно ли, но в той ли форме?..
Или нет? Нужно ли ей Небо? Что ей вообще нужно?.. Чего она добивается? Есть ли вообще смысл в том, что она делает?
«Что со мной?»
Призрак женщины отдернул себя, больше рефлекторно отлетев от становившейся всё более скорбной монахини. В какой-то момент поединка пожилая женщина начала плакать, что сначала развеселило получавшую настоящее удовольствие от переизбытка давно забытых ощущений клептоманку, пока в какой-то момент не начало смущать. Вызывать сомнения.
Теперь же…
Что это за мысли? Что с ней?
Нет, не так…
Что монахиня сделала с ней?!
Кан Ё Джон неожиданно прикоснулась к своему призрачному лицу, с удивлением почувствовав рассыпавшуюся в ничто слезу.
Она сама заплакала.
— Даже бессмертные сомневаются, предок, — вытерла монахиня слезу, прикоснувшись к сердцу. Она не видела призрака буквально, но чувствовала сомнения в её сердце. — Как жаль, что мне пришлось использовать учения Будды во зло… Как жаль, как жаль…
Чем дольше шёл их поединок, обмен энергией, что нёс в себе идею и мысли мастера, тем сильнее пожилая женщина напоминала искажённый образ прошлой себя: её морщинистое лицо бледнело и высыхало, тело становилось всё более костлявым и тощим. Черты лица заострялись, челюсть будто бы вытягивалась, холодный свет принимал всё более и более пугающую форму.
Не оставалось никаких сомнений, что с монахиней сделали что-то по-настоящему мерзкое и пугающее.
Кан Ё Джон перевела взгляд на давно державшийся исключительно на честном слове энергетический барьер молодых мастеров. Женщина затруднялась сказать, задело ли их порочной техникой или нет, но сам факт того, что они всё ещё держались, даже вызывало у неё уважение: в подобной ситуации продолжать стоять и не падать могли либо самые сильные духом, либо самые упорные, либо откровенно упоро…