Тяжелые тени
Шрифт:
Миль-са наконец-то рискнула осуществить свою давнюю мечту: завести дочь. Правда, она несколько опасалась того, что А-Линь тайком от всех стал выпивать - это могло плохо сказаться на эмбрионе. Разумеется, пьяным А-Линь-доду не был. Но с тех пор, как Миль-са намекнула на свое отношение к нему, спиртным от него пахло почти постоянно.
В первое время после выяснения отношений удивляла Миль-су чрезвычайная покладистость мужа. Эта новая черта характера вроде должна радовать ее. Но что-то было в этой покладистости напоминающее поведение подлой шавки. Она машет хвостом
Миль-са четко не могла сформулировать подозрения. Но когда видела на губах мужа ничего не выражавшую улыбку и когда вглядывалась ему в глаза, становилось очень неуютно.
Через некоторое время - точно в срок - родилась маленькая голосистая девочка.
Мать была очень счастлива и очень озабочена. Она почти все перезабыла и как кормить, и как купать. Обзванивала своих подруг и, радостно смеясь, рассказывала, как Она узнает уже мать и как все тянет в рот. И вообще, какой это необыкновенно расчудесный и прекрасный ребенок. Весь в мать.
Подруги советовали, поддакивали, со скрытой насмешкой подбрасывали комплименты с двойным дном, а потом пренебрежительно посмеивались.
– Совсем на старости лет тронулась Миль-са. А этот дурень доверчивый, так они отзывались об А-Лине-доду, - тоже хорош. Ребенка своим считает. Если на службе его не сожрали, то сожрут дома.
Кое-что стало доходить до А-Линя. Но странно, слухи не возымели на него никакого воздействия. Он стойко гладил пеленки, ночью вставал к плачущему ребенку, разогревал на кухне кашку под струей теплой воды.
Но когда Миль-са выходила из дому, А-Линь-доду без обычной улыбки шел в свою комнату, доставал из толстенных "Аспектов современной нейрофизиологии" какую-то фотографию и, подойдя к ребенку, долго переводил взгляд с фотографии на ребенка, сравнивая.
На фотографии красовался Морда-доду, растянувший пасть в широчайшей улыбке.
Да. А-Линь-доду стал другим человеком. Это заметили все. Но как понять его новое человеческое качество? Если спросить об этом любого из сотрудников, даже мудрейшего и опытнейшего, не боящегося самого рискованного совещания Трасценд-доду, то и тот в сильнейшем затруднении насупит брови и, вытянув губы трубочкой, только и скажет:
– Н-да...
И все.
Если проявить настойчивость и спросить еще раз, то он, осторожно подбирая слова и сановито покашливая, ответствует, что ничего конкретного сказать не может. В самом деле: раньше каким был человеком А-Линь-доду? Хорошим. Каков он теперь? Теперь он тоже хороший. И, сославшись на острую нехватку очень ценного рабочего времени, уйдет.
Можно поинтересоваться мнением местного разгильдяя и бездельника Гуляй-доду. Его всегда можно найти в конце полутемного коридора с сигаретой в зубах. Перед тем, как ответить, он затянется поглубже, сплюнет сквозь зубы в угол и скажет:
– Неинтересно с ним говорить стало. Раньше можно было очень даже интересно поспорить. Мы с ним за разные команды болели. А теперь он за ту же команду болеет, что и я. Неинтересный человечишко!
Миль-са, разумеется, с коллегами по мужниной работе не разговаривала, мнения их не знала да и знать не желала. Поведение мужа в общем-то нравилось ей гораздо больше, чем раньше. Он не делал ей замечаний, довольствовался любой стряпней. И всегда после обеда не забывал похвалить "милые золотые руки". И цветы стал ей приносить, о чем она раньше и не мечтала. Не спорил с ней супруг ни по мелочам, ни по принципиальным вопросам. И постоянно улыбался.
Порой Миль-са, анализируя поступки мужа, часто интуитивно ощущала некоторую неудовлетворенность. Слишком постоянна и приторна была его улыбка. Слишком скользкими и неопределенными стали его высказывания.
Теперь он никого не осуждал - ни коллег, ни родственников, ни общих знакомых. Любому проступку он находил оправдание. И улыбался мертвенной улыбкой, глядя на жену глазами мороженого окуня.
14
Владимир решил выждать около получаса, чтобы дать возможность Интиль уйти подальше, но уже через десять минут понял, что времени у него в обрез. Обе луны стремительно катились за четкие зубцы ближнего леса, освещая их неестественным зеленоватым светом. Впереди, со стороны города, нарастало утреннее свечение. Из блекло-синего оно быстро становилось лиловым. Наступало утро.
Владимира донимала мучительная и неудержимая дрожь. Он тщетно пытался унять ее, сжимая челюсти и напрягая мышцы.
Светало, и Володя понял, что надо действовать незамедлительно. Он приготовился бегом преодолеть открытый участок. До ближайшего дома было около трехсот метров. Большая часть пути представляла собой дугу, огибающую озеро слева. Пора!
– Торопитесь? Не советую, - неожиданно услыхал он тихий голос сзади.
Володя вздрогнул от неожиданности и невольно сделал шаг вперед.
– Стойте... Стой, тебе говорят! Иначе стреляю! И не поворачиваться! предупредил голос.
Невидимый противник, вероятно, прятался с другой стороны кустарника, который переводчик выбрал в качестве прикрытия. Воспользовавшись беспечностью землянина, он незаметно приблизился к нему.
Несмотря на приказ, Володя обернулся. Неизвестный уже выбрался из укрытия и стоял, прочно утвердясь на широко расставленных ногах. Широкополую шляпу он надвинул на лоб, хотя и без того черты его лица трудно было рассмотреть в сумерках.
Что же делать с наглецом? Не убивать же его, в самом деле! Лучше, конечно, воспользоваться уроками Северина и инактивировать его.
Сотрудник службы внутренней безопасности обладал великолепной реакцией, но он сумел заметить только, что очертания фигуры землянина расплылись, словно на фотографии бешено мчащейся автомашины. Сотрудник попытался вскинуть пистолет, но чудовищная сила выбила оружие из рук. Он почувствовал сильный толчок в грудь, потерял равновесие и, чтобы восстановить его, попытался сделать шаг назад. Это ему не удалось - на его башмак наступили. Фирболжец, взмахнув руками, плюхнулся спиной в воду.