Тысяча белых женщин: дневники Мэй Додд
Шрифт:
Постепенно, когда первоначальная шумиха улеглась, Президент и его советники в кулуарах были вынуждены признать, что в нетривиальном плане Маленького Волка по ассимиляции индейцев имеется доля здравого смысла. Добившись успеха благодаря Политике замирения индейцев, согласно которой индейские резервации подпадали под эгиду американской Церкви, Грант был склонен рассмотреть любые мирные инициативы по урегулированию все еще взрывоопасной ситуации на Великих равнинах, что тормозило экономический прогресс и грозило жителям пограничной зоны новыми кровавыми столкновениями.
Так и родилась программа «Невесты для индейцев» (НДИ, как ее сокращенно называли в кругу доверенных лиц президента). По мысли администрации, помимо умиротворения аборигенов, «Благородная Американская Женщина», выступая в тандеме с Церковью, могла бы оказать положительное влияние на шайеннов в целом, привлечь их к образованию и привести из варварства к цивилизованной жизни.
Остальные члены кабинета упорствовали в отстаивании прежнего плана по снятию «проблемы индейцев», который подразумевал, что все непокорные племена становятся объектом «окончательного решения», иными словами, физического уничтожения.
На фоне мнения большинства о моральной оправданности и политической целесообразности геноцида всей индейской расы, даже самые прогрессивные члены кабинета Гранта прекрасно понимали, что американское общество никогда не проглотит такое оскорбление как идею о «спаривании белых женщин с дикарями». И потому, после череды тайных совещаний на высшем уровне, администрация приняла решение в старых добрых традициях: провернуть секретную матримониальную операцию собственными силами.
Люди Гранта успокаивали свою «политическую совесть» мыслью о том, что все женщины примут участие в дерзком эксперименте исключительно на добровольной основе – в сущности, они будут мало чем отличаться от «невест по выписке», к тому же, находясь под крылом Церкви, обретут особый героический статус. Официальное обоснование состояло в том, что эти социально ответственные и отважные женщины отправляются на Дикий Запад и будут жить с индейцами по собственной воле, и, если в результате шайеннов удастся отвлечь от их воинственных намерений, все стороны только вы играют. Это был бы поистине идеальный пример того, как, словно подтверждая концепцию Джефферсона [2] , государство поощряет общественный альтруизм и частную инициативу.
2
Третий президент США Томас Джефферсон был сторонником демократизации общества путем расширения прав и свобод населения, включая средние и низшие слои, а также считал, что нужно допускать непосредственных представителей народа к участию в государственных делах.
Если у программы «Невесты для индейцев» и было слабое место, то, по мнению администрации, оно состояло в необходимости пополнять прогнозируемое истощение потока добровольных участниц путем привлечения женщин из тюрем, уголовных и долговых, из исправительных заведений и даже домов для умалишенных – с обещанием, в зависимости от ситуации, полной реабилитации или окончательного освобождения узниц. После многих лет переговоров американское правительство в конце концов усвоило основополагающий принцип существования индейцев: эти бесхитростные люди ожидали буквального выполнения договоренностей. Так что, прося о тысяче невест, они имели в виду именно тысячу, и в обмен пригонят ровно тысячу лошадей, в подтверждение нерушимости своего слова. Любая неточность в подсчетах может стать той искрой, которая вновь заставит индейцев вступить на тропу войны. И администрация собиралась приложить все усилия, чтобы избежать подобного исхода, пусть ради этого придется досрочно освободить с десяток мелких преступниц или нетяжелых душевнобольных.
И вот уже весной, в начале марта 1875 года, первый состав с белыми пассажирками – невестами шайеннов, – отправляющимися на север к Великим равнинам и новой жизни, покинул Вашингтон под покровом полнейшей секретности, глубокой ночью, всего через полгода после шокирующего предложения, публично сделанного Маленьким Волком президенту Гранту. Далее по пути следования поезд делал остановки на вокзалах Нью-Йорка, Бостона, Филадельфии и Чикаго.
Двадцать третьего марта 1875 года молодая женщина по имени Мэй Додд двадцати пяти лет от роду, недавняя пациентка дома для умалишенных Лейк Форест, частного лечебного заведения в тридцати милях от Чикаго, села на поезд «Юнион» на вокзале Юнион вместе с другими сорока семью женщинами-добровольцами из округа Чикаго; они двигались к месту назначения – Кэмп-Робинсон, территория Небраска.
[ПРИМЕЧАНИЕ: Дневники, приведенные ниже, практически не редактировались и, не считая незначительных исправлений по части правописания и пунктуации, полностью идентичны изначальному тексту автора, мисс Мэй Додд. Помимо дневниковых записей в издание включены несколько писем, адресованных родственникам и друзьям. Нет оснований полагать, что эти письма были отправлены по назначению; по-видимому, они служили автору поводом обратиться к конкретным адресатам. Также вероятно, что Мэй Додд, по ее собственному признанию, написала эти письма с тем, чтобы ее родственники могли прочесть их в случае, если она погибнет во время долгого пути. Письма помещены в том порядке и в той же форме, в какой присутствуют в оригинальных записях.]
Тетрадь первая
Этот поезд нас к свободе везет
Откровенно говоря, мне столько пришлось натерпеться от так называемых «цивилизованных людей», что теперь перспектива жить среди дикарей вовсе не пугает меня.
[ПРИМЕЧАНИЕ: Эта запись не датирована – она находится на начальной странице первой тетради из дневников Мэй Додд.]
Я начинаю этот дневник ради моих дорогих детей, Гортензии и Уильяма, на случай, если они больше никогда не увидят свою любящую мамочку; надеюсь, в один прекрасный день они узнают правду о моем несправедливом заточении, бегстве из Ада и обо всем, что мне только предстоит испытать…
23 марта 1875 года
Сегодня, в день моего рождения, я получила самый драгоценный из всех подарков – свободу. Пишу я эти каракули в поезде компании «Юнион Пасифик», который вышел с вокзала города Чикаго сегодня утром в шесть часов тридцать пять и направляется на Запад, в земли Небраски. Нам сказали, что ехать мы будем четырнадцать дней со многими остановками, а в Омахе пересядем на другой поезд. Хотя нам не пожелали сообщить конечного пункта назначения, мне удалось подслушать разговоры сопровождающих нас военных (они явно недооценили женский слух): сначала нас доставят на поезде в Форт-Ларами, территория Вайоминг, а потом пересадят в повозки и довезут до Кэмп-Робинсон, в Небраску.
До чего странная штука жизнь! Никогда бы не подумала, что окажусь в поезде, чтобы проделать столь неблизкий путь, и стану смотреть в окно на исчезающий позади город. Я села спиной по ходу движения, чтобы еще раз увидеть напоследок плотное облако черного угольного смога, ежедневно наползающее на побережье озера Мичиган словно гигантский зонтик, и взглянуть на сам город, грязный и суетливый, который вряд ли когда-нибудь навещу снова. Мне так не хватало этого шума и суеты во время безмолвного моего заточения. Теперь же я точно героиня пьесы, вырванная из реального мира, чтобы сыграть ужасную роль, которая еще не написана. Как же я завидую людям, погруженным в спасительную ежедневную суету, откуда нас увозят словно пленниц судьбы, нас, чье будущее покрыто пеленой мрака.
За окнами проносятся хижины, в изобилии окружившие город после пожара семьдесят первого года. Наспех сколоченные деревянные халупы сотрясаются при каждом порыве ветра, как карточные домики, окружая Чикаго шатким деревянным забором, точно желая сдержать стремительно растущий мегаполис. Чумазые полуодетые ребятишки бросают свои игры и безучастно смотрят на нас, словно мы или они – существа из другого мира. Как я тоскую по милым моим детям! Все бы отдала, чтобы взглянуть на них в последний раз. Вот и сейчас я прижимаю ладонь к стеклу, чтобы помахать на прощание малышу, так похожему на моего милого Уильяма – вот только его светлые кудри так грязны, что свисают сальными колечками на чумазое личико. А какие синие у него глазки… Когда поезд поравнялся с ним, мальчуган робко поднял ручку, чтобы ответить на мое приветствие… нет, то было прощание… На моих глазах он становится все меньше и меньше, и вот мы покидаем бедные окраины в лучах восходящего солнца, озарившего убегающий город, – вот он становится все дальше, пока не тает за горизонтом. Я не спускаю с него глаз до последнего, потом наконец собираюсь с силами и теперь пересаживаюсь спиной к беспокойному и темному прошлому, повернувшись лицом к неизведанности и жути, что ожидают меня впереди. И тотчас же у меня сжимается горло при виде необъятного мира, раскинувшегося перед нами, от прерии, огромной и невыразимо одинокой. От представшего перед моими глазами зрелища у меня закружилась голова, стало нечем дышать, точно я свалилась с края мира и лечу вверх ногами в пустом пространстве. А может, так оно и есть… так и есть.