Тысяча благодарностей, Дживс

Вудхаус Пелам Гренвилл

– Думаю, меня он примет. Я его старинный приятель.

– Я доложу. Ваше имя, сэр?

– Мистер Вустер.

Он удалился и, возвратившись через несколько минут, объявил, что мистер Бингли ждет меня в библиотеке. При этом тон у него был неодобрительный, как бы подразумевающий, что по долгу службы он выполняет хозяйские приказания, даже самые сомнительные, но, будь на то его воля, он бы такого типа, как я, и на порог не пустил.

– Соблаговолите пройти, сэр, - сказал он с важным видом.

Я уже и отвык, по честности сказать, от таких церемоний и в несколько растрепанных чувствах вошел в библиотеку, где, положив ноги на журнальный столик, в кресле сидел Бингли. Он поздоровался

со мной дружелюбно, но несколько покровительственно, что я отметил еще в две наши предыдущие встречи.

– А, Вустер, касатик, проходите. Я велел Бастеблу говорить всем, что не принимаю, но вы - особый случай. Всегда рад видеть старинного приятеля. Чем могу служить, Вустер?

Я подумал, что после такого вопроса мне будет легче обратиться к теме, которую я так жаждал обсудить. Я уже открыл было рот, но тут Бингли спросил, не хочу ли я выпить. Я ответил: нет, спасибо; и он с отвратительным самодовольством сказал: может быть, и правильно.

– Живя с вами в Чафнелл-Риджис, я часто думал, что вы слишком много пьете, Вустер. Помните, как вы спалили дом? Такого не сделаешь на трезвую голову. Должно быть, вы были пьяны в стельку, голубок.

С моих губ готова была сорваться гневная отповедь. Получать выговоры за поджоги домов от того самого человека, который предал их огню.
– это уже слишком. Но я сдержался. С этим человеком, напомнил я себе, нужно жить в мире. Если та страшная ночь в Чафнелл-Риджис запечатлелась в его памяти так, не мне разрушать его иллюзии. Я смолчал, и он предложил мне сигару. Когда я отказался, он одобрительно кивнул, как отец, довольный любимым сыном.

– Рад, что вы изменились к лучшему, Вустер. Мне всегда казалось, что вы слишком много курите. Умерять себя во всем - вот мое кредо. Но вы хотели рассказать, зачем пришли. Просто поболтать о старых временах?

– Я по поводу клубной книги, которую вы украли.

Пока я говорил, он пил виски с содовой, и, прежде чем ответить, он осушил свой бокал до дна.

– Напрасно вы называете это кражей, - сказал он, напыжившись. Было ясно, что я нанес ему оскорбление.
– Я просто позаимствовал книгу, потому что она нужна мне для дела. Я верну ее.

– Миссис Мак-Коркадейл сказала моей тете, что вы пытались продать эту книгу ей.

Он рассердился еще больше. У него был такой вид, словно он вынужден выслушивать безмозглого невежу, который, сколько его ни вразумляй, все равно будет талдычить свое.

– Речь не шла о продаже. В контракте ставилось бы условие, что Мак-Коркадейл обязуется возвратить книгу, после того как ею воспользуется. Я собирался дать ей книгу только на время, чтобы она сделала фотокопии со страниц, относящихся к молодому Уиншипу. Но сделка не состоялась. Мак-Коркадейл не заинтересовало мое предложение. К счастью, у меня есть другие рынки сбыта. На такой товар покупатели всегда найдутся. Но почему это вас так интересует, старина? Вам-то какое дело?

– Я друг Медяка Уиншипа.

– Да я и сам хорошо к нему отношусь. Он всегда казался мне симпатичным малым. Правда, размер у него не тот.

– Размер не тот?
– удивился я.

– Я не мог носить его рубашки. Но я не виню его. Ведь размеры не выбирают. Только не думайте, что я злопамятен и хочу поквитаться за какую-то обиду, причиненную мне в его доме. Мы хорошо с ним ладили. Он мне нравился, и, не будь мой личный расчет связан с исходом выборов, я бы спокойно отнесся к его победе. Но прибыль - дело святое. Все обдумав, я крупно поставил на Мак-Коркадейл и должен защищать свои капиталовложения, старина. Я руководствуюсь здравым смыслом и только.

Он замолчал, очевидно, ожидая бурных аплодисментов в награду за свое благоразумие. Но я как воды в рот набрал, и он продолжил:

–

Вустер, старина, если хотите преуспеть в этом мире, не упускайте возможностей. Я, например, какая бы ситуация не возникла, спрашиваю себя: "Чем я могу тут поживиться? Как, - спрашиваю я себя, - извлечь отсюда пользу для Руперта Бингли?" - и только в редких случаях не нахожу ответа. В этот раз даже думать не надо было. Вот молодой Уиншип, пытающийся попасть в парламент, вот выигрыш в двести фунтов в случае его поражения, и вот клубная книга, содержащая информацию, которая обеспечит его поражение. Я сразу понял: тут деньги сами в руки плывут. Оставалось только раздобыть книгу, и вскоре я придумал, как это сделать. Не знаю, обратили ли вы внимание, что в тот день, когда мы встретились в "Подручном Ганимеда", я был с большим портфелем. И я сказал, что мне нужно зайти к секретарю по одному делу. Книга и была этим делом. И мне даже не пришлось изобретать хитроумного маневра, чтобы скрыть свои действия от секретаря: я знал, что в это время он уходит обедать. Так что я прокрался в кабинет, украдкой сунул книгу в портфель и выкрался обратно. Никто не видел, как я вошел. Никто не видел, как я вышел. Проделать все это было не сложней, чем отнять леденец у ребенка.

Есть рассказы, которые способны вызвать у тонкой натуры ужас, гадливость, омерзение и отвращение. Я имею в виду не такие анекдоты, как тот, что рассказал мне Китекэт Поттер-Перебрайт в "Клубе шалопаев", а чудовищные саморазоблачения вроде того, что я сейчас выслушал. Не будет преувеличением сказать, что я чувствовал себя так, словно душа Вустера забрызгана грязью из-под колес проезжавшего автомобиля. И еще я чувствовал, что продолжать эту тошнотворную беседу нет резона. Первоначально у меня была мысль обратить его внимание на то, что книгу может прочитать тетя Агата и что в этом случае меня ожидает беспросветная участь, но понял, что это было бы бессмысленно или немыслимо. Этот человек неспособен к сочувствию и милосердию, он просто поднял бы меня на смех. Теперь я был совершенно уверен, что он убил своего дядю и подделал завещание. Такому человеку это раз плюнуть.

Поэтому я повернулся к двери, но не успел я дойти до нее, как Бингли окликнул меня и спросил, привез ли я с собою к тете Далии Реджи Дживса. Я дал утвердительный ответ, и он сказал, что хотел бы повидать старину Реджи.

– Какой он киса!
– весело сказал Бингли.

Эпитет показался мне странным, но, подумав и решив, что его надо понимать как комплимент и дань уважения многочисленным достоинствам Дживса, я согласился, что Дживс - киса в полном смысле слова.

– Будете уходить, скажите Бастеблу: если придет Реджи, пусть посылает его наверх. Но больше никого не принимать.

– Ладно.

– Хороший малый Бастебл. Он делает ставки для меня. Да, кстати. Вы послушались моего совета, поставили на маркетснодсберийских скачках на мамашу Мак-Коркадейл? Нет? Вустер, старина, непременно поставьте - не пожалеете. Это все равно что найти деньги на улице.

Я ехал обратно с тяжелым сердцем. Я уже описывал, в какой тоске-кручине я приближался после утреннего богослужения к двери кабинета Арнольда Эбни в пору моего пребывания, выражаясь по-латыни, in statli pupillari [На положении воспитуемых (лат.)], и так же полон дурных предчувствий я был теперь, когда мне предстояло держать ответ перед старой прародительницей за невыполненное поручение. Я не думал, что она наградит меня шестью ударами тростью, как делал в свое время А. Эбни, но она, безусловно, не преминет выразить мне свое "фэ". В большинстве своем тетушки похожи на Наполеона, если я его с кем-то не путаю: они требуют, чтобы их приказания исполнялись без проволочек, и не желают слушать никаких оправданий.