Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман
Шрифт:
— Почему ты не можешь просто согласиться с тем, что и у меня есть право на счастье? — спросила я.
— Счастье? А что это такое? Счастье для камней, не для людей. Время от времени наши жизни освещаются чем-то или кем-то. Эту вспышку мы и называем счастьем. Ты непредсказуема, что по их стандартам серьезный недостаток, непринужденности-то им и не хватает, — медленно, раздельно внушал он.
— Мне не важно, что обо мне будут думать, — сопротивлялась я.
— Всем важно, — припечатал Миша.
Я всегда доверяла Мишиным суждениям, поверила и тогда, но его взгляд на вещи казался мне слишком уж мрачным, я и так чувствовала себя неуверенно. А теперь, когда жизнь доказала его правоту, лучше не стало.
Фернандо, не без робости, начал представлять меня то одному знакомому, то другому, во время
В обычной ситуации столь непреклонное следование заведенному порядку заставило бы меня улыбнуться. Происходящее походило на эпизод из сериала «Соседи мистера Роджерса», и я утешала себя тем, что мелкие шероховатости неизбежны, остров ведь не принадлежит Фернандо, а я приехала, чтобы жить с ним вместе. Я сочиняла коротенькие песенки, обучая с их помощью моего спутника английскому языку, чтобы в конце концов мы могли дразнить друг друга с прицельной точностью выражений при каждом столкновении. Фернандо понравилось свирепо обругивать все вокруг. Но если я осмеливалась сделать малюсенькое критическое замечание по поводу сказанной глупости или смешного поступка, мой герой тут же менял окопы, защищая остров и его обитателей.
— Почему ты думаешь, что имеешь право осуждать наш образ жизни или менять его? Quanto pomposa sei. Твоя самоуверенность не знает границ.
Я пыталась объяснить, что никого не сужу и не стремлюсь что-то менять в этих людях или их культуре. Я бы только хотела изменить отношение ко мне. Мой герой легко вливался в принятые формы, ну просто не человек, а памятник самому себе, и так же ловко из них выскальзывал. Излишне напоминать, что по образу мыслей и жизненному укладу Фернандо был далек от bella figura. Шаг вперед, два шага назад. Даже по прошествии стольких лет, событий, потерь, он танцевал по старинке. А я так не умела.
Когда Фернандо не отстаивал честь родного острова и не готовил что-нибудь из местной кухни, он описывал мне жизнь на Лидо до начала шестидесятых: вдоль Гран Виале на тротуарах выстраивались покрытые скатертями столики шикарных кафе-кондитерских с вышколенными официантами и струнными квартетами, где австрийские и французские субретки выгуливали новые шляпки с вуалями, а их мужчины — безукоризненно белые льняные костюмы. Я опоздала на сорок лет. Теперь вокруг таверны с печами для пиццы. И главное украшение проспекта — обожженный солнцем немец из Дюссельдорфа в коротких шортах и пластмассовых сандалиях. Единственная дама в шляпе — я. За исключением краткого периода послевоенных чайных, ничто не менялось на Лидо с тех пор, как Байрон в коротких панталонах купал каштанового жеребца, сам нырял в воды лагуны и плавал на спине в сине-зеленой воде Большого Канала.
Умные люди каждый день покидали Лидо на лодках, вырываясь из десятого круга ада, в то время как оставшиеся были осуждены, после стремительного набега на магазины с целью поддержания бренного существования, затворять ставни и предаваться сиесте или просмотру дневных сериалов. Я же искала положительные стороны пребывания на острове. До некоторой степени они очевидны — вокруг море, прекрасное и днем, и ночью, и на рассвете. Но даже море, с его перепадами настроения, игрой света и цвета, не могло ото сна пробудить это маленькое песчаное королевство. Дальше в моем описании следует танец королевы пляжа.
В своей жизни я потратила минут сорок для того, чтобы позагорать под горячим солнышком. На Лидо я очутилась в святилище солнцепоклонниц, тела которых были буквально прожарены. У меня же приличного бикини никогда не было.
Как-то я уехала с дачи — как мы продолжали называть квартиру, по-моему, вполне уместно — в Милан с целью отвезти бумаги в американское консульство и купить приличный купальник. Если у меня не получается быть итальянкой, хотя бы выглядеть я могу! Вся в жемчужно-розовом, задрапированная в белое парео от Версаче, я дождалась десяти (королевы пляжа рано не встают), проплыла через улицу, величественно пересекла холл «Эксельсиора» — на сей раз никаких обходных путей — и спустилась на пляж. Одиннадцатый круг ада.
Женщины вылеживали на солнце возле своих пляжных домиков в течение трех часов поутру, потом двухчасовая сиеста, опять на берег, еще три часа на сковородке, пока в шесть тридцать к ним не присоединялись мужья для совместного аперитива в баре гостиницы. На пляже они не выпускали изо рта сигарету, одевались, не переставая курить, в облаке дыма уходили обедать. Красно-коричневые, высохшие на солнце, обвешанные килограммами золота и драгоценных камней, они выглядели хорошо сохранившимися мумиями на фоне своих спутников. Роскошный купальный костюм был похоронен в нижнем ящике письменного стола.
Роль королевы пляжа сдана в архив, и я решила заняться кулинарией. За несколько недель, которые я здесь прожила, мы ужинали рано и скудно, в небольшой остерии в Венеции, когда я встречала Фернандо после работы. Иногда мы сначала ехали домой, чтобы переодеться, прежде чем со скромной корзиной еды, вина и сладостей спуститься к приморским скалам для десятичасового пикника. Но сегодня вечером Фернандо будет ужинать дома.
Я отправилась пешком через Понте деле Кватро Фонтане по виа Сандро Гало через густо населенные кварталы, рабочие кварталы Лидо, где, как уверял меня Фернандо, можно найти качественные продукты дешевле, чем в магазинах поблизости. Возможно, он был прав, но также верно, что длинные ряды раскаленных под солнцем магазинчиков с норовящими обмануть тебя на каждом углу продавцами — испытание не для слабых. Я нанесла визиты молочнику, мяснику, торговцу рыбой, зеленщику (существует принципиальная разница между торговцем овощами и фруктами и торговцем травами). Мука, оливковое масло, грудинка. Я, обыватель из недавно прибывших, спросила lievito, дрожжи, в пекарне. Жена пекаря с глазами, круглыми от изумления, сообщила, что она не продает дрожжи, она продает хлеб. Она объяснила, что хлеб достали из forno, печки, на другом конце острова. У нее не больница, а только амбулатория. Может, она знает, где я могу найти дрожжи, спросила я. «Дрожжи для пирогов? Разрыхлитель теста? Вы этого хотите?» — испытывала она мое терпение. «Нет, синьора, хлебные дрожжи», — попыталась объяснить я. Она так разнервничалась, что грудь ее ходила ходуном. Я быстренько купила хлеб, чтобы только не мучить ее больше. У меня не хватило сил дойти до pasticceria, кондитерской, расположенной в нескольких сотнях ярдов далее, и до весьма популярного винного магазинчика. Полдня спустя, накачав мускулы под весом сумок, которые протащила добрых три мили и три лестничных марша, я, загоревшая и торжествующая, была готова начать.
Раньше я использовала плиту только для того, чтобы сварить кофе. Теперь я обнаружила, что горелка, на которой я варила кофе, — единственная работающая, другие главным образом гнали воздух. Кухонное окно было запечатано намертво, и двенадцать квадратных дюймов не давали возможности и бедрами качнуть. Ножей, кроме фруктового, не обнаружилось, и я горько вздохнула, вспоминая собственный набор, отобранный службой безопасности аэропорта. Я вспоминала сотни уроков, данных мною, мои ехидные утверждения, что хорошо оборудованная кухня всегда приветствуется, но… Я как наяву слышала свой голос, внушающий студентам: «Адекватное место, профессиональные инструменты и оборудование, конечно, играют свою роль. Но если вы — действительно повар, сможете готовить в консервной банке деревянной ложкой». Я была неправа. Я нуждалась не только в консервной банке, даже изготовленной по космическим технологиям. И, черт возьми, мне было мало деревянной ложки.