Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман
Шрифт:
Старуха по имени Лидия приносила на продажу фрукты. Всегда закутанная в несколько шалей и свитеров, вне зависимости от сезона, яблоки и горошек она продавала осенью, персики, сливы, абрикосы, вишни и инжир летом, а в промежутках торговала сухофруктами. Я любила приходить к ней в разгар адриатической зимы, когда из-за рваных туманов рынок казался маленьким обособленным государством. Лидия разводила огонь в старом угольном ведерке, чтобы согреть ноги и руки. Она закапывала яблоки в тлеющую золу. И вскоре из ведра начинал струиться упоительный запах; тогда она доставала длинную вилку и вытаскивала почерневшие, лопнувшие, мягкие, как пудинг, яблоки. Тщательно удалив зольную кожицу, она ела бледную, пахнущую вином мякоть маленькой деревянной, вырезанной вручную ложкой. Однажды я рассказала ей о синьоре, которую встретила на рынке в Пальманова во Фриули. Я объяснила, что та тоже пекла яблоки на нагревателе
— I Friuliani sono praticamente slavi, sai. Знаете, жители Фриули практически все славяне, — доверительно сообщила мне она.
Я проводила часы в заботе о сохранении этого общества, потому что мне было ясно, что они останутся со мной на долгие годы. Они давали советы относительно еды, приготовления и терпения. Я узнала о луне и море, о войне, голоде и праздниках. Они пели свои песни и рассказывали собственные истории и, по прошествии времени, стали моей новой семьей, а я — их новым ребенком. Я чувствовала грубые прикосновения мозолистых влажных рук, кислое дыхание при поцелуях; смотрела в старые слезящиеся глаза, цвет которых зависел от цвета моря. Они находились на нижних ступенях венецианской лестницы, как прислуга и дворецкие, некоторые получили свою участь по наследству: они — потомки венецианок, никогда не носивших жемчуга в волосах; потомки венецианцев, у которых никогда не было атласных панталон и которые никогда не пили мелкими глотками китайский чай у «Флориана». Это другие венецианцы, они ежедневно пересекали лагуну от островов, где находились фермы, до рынка, останавливаясь, лишь чтобы поймать рыбы на ужин или преклонить колени в деревенской церкви. На пьяццу Сан-Марко им не по пути.
Когда я однажды подошла к Микеле, его голова склонилась над работой, он сплетал сухие стебли маленьких серебристых луковиц в плети. Не глядя на меня, он освободил руки и протянул ветку томатов, таких мелких, что она была похожа на плотный бутон розы. Я потянула один плод, открутила и отправила в рот, медленно жуя. Его особый вкус и запах напоминали двухфунтовый созревший на солнце томат, который поместили внутри этого крошечного рубинового фрукта. Не поднимая головы, Микеле спросил: «Hai capito? Ты поняла?» Короткая форма от: «Поняла ли ты, что это самые прекрасные в мире томаты?» Он был уверен, что я пойму.
А если рынок не дарил достаточно впечатлений, оставался ресторанчик «Кантина до Мори», расположенный точно в центре рынка. Я любила стоять внутри узкой, освещенной фонарем комнаты в ожидании забавного марша, не прерывавшегося столетиями. Бесконечная реприза; торговец рыбой в пластиковом фартуке, мясник в окровавленном рабочем халате, фермеры с салатом-латуком и торговцы фруктами, почти каждый человек с рынка — все были участниками пышной процессии: приблизительно с получасовым интервалом кто-нибудь из них входил в двери ресторана и деликатно пробирался в бар XV века, открытый для купцов, джентльменов и разбойников уже более половины тысячелетия. Потом несколькими изысканными движениями головой, глазами, пальцами каждый заказывал себе выпивку. Они быстро опрокидывали бокал «Просекко», «Рефоско» или «Белого Манзони» в один глоток, иногда в два, если в это время разговаривали, со стуком ставили опустевший стакан на стойку в свойственной каждому манере и уходили из боковых дверей работать дальше. Часто я оказывалась там единственной женщиной, кроме туристов, иногда, очень редко заходила хозяйка женского магазина, но все мы стремились быть благодарными гостями Роберто Бискотена, поклонника «Мунрейкера» и Джеймса Бонда в целом. Он здесь готовил, разливал и улыбался, как Джимми Стюарт, в течение сорока лет. Какие представления разыгрывались на подмостках его бара!
Японские туристы заказывали «Сашакайя» за тридцать тысяч лир стакан, немцы пили пиво, американцы читали вслух свои путеводители, англичане страдали от отсутствия стульев или столов, французам никогда не нравилось вино, а австралийцы всегда казались подвыпившими. И все они для местных были ничуть не важнее обоев.
К полудню рынок затихал, покупатели расходились по домам, а работники могли перекусить. У Роберто были готовы хлебцы с трюфелями, бутерброды с жареной ветчиной или копченой форелью, ломти остро пахнущего сыра, большие блюда артишоков, маленькие маринованные луковки, завернутые в анчоусы, и бочонки и бутылки местных и привозных вин.
В первую зиму, после того как была отмечена моя преданность чудесному заведению, Роберто снисходил до того, что брал у меня пальто, тряпочную сумку, набитую рыночными покупками, и уносил все на кухню, чтобы мне было удобнее. Я ела и пила по погоде и аппетиту и сейчас вспоминаю свои завтраки, как самые основательные в своей жизни. Постепенно я познакомилась с другими преданными поклонниками настолько, что начала принимать участие в розыгрышах и подшучивании, длившихся иногда по несколько дней — у кого-то якобы возникала лихорадка, у кого-то обострение желчного пузыря, необходим ремонт «Харлея», принадлежащего Роберто, есть новый рецепт тушения свежих бобов в камине, где найти в лесах Тревизо секрет приготовления долгохранящихся хлебцев и т. д. Поселившись в Италии, я осознала всю степень ехидства итальянских мужчин.
Я постепенно завоевывала право находиться в их кругу, свое мнение они меняли медленно. Но когда они начали сдаваться, формально троекратно целуя и крепко обнимая на прощание со словами «Ci vediamo domani. Увидимся завтра», я поняла, что в моем доме появилась еще одна комната.
На рынке говорили исключительно на диалекте, а я — по-итальянски, как умела, переходя на английский и своеобразное эсперанто, придуманное вместе с Фернандо. В «До Мори» мой социальный кружок состоял из мясников и торговцев рыбой, сыроваров и фермеров, выращивающих артишоки, местных ландшафтных художников, фотографовпортретистов, нескольких удалившихся от дел железнодорожников, двух сапожников и пары дюжин других людей, с кем я встречалась иногда каждый час, иногда раз в день. Мы вместе, потому что это место, где другие заметят и даже пожалеют, что кого-то из нас сейчас тут нет. Рынок и маленький ресторанчик — мое убежище в по-прежнему чужом городе.
«До Мори» закрывался на несколько часов в час тридцать дня, и, чаще всего, я покидала его последней. Столы ободраны, тротуар засыпан морковной ботвой, пол рыбного рынка чисто вымыт, блестит, тишина нарушалась лишь ворчанием постоянно проживающих здесь кошек, проводящих жизнь в битвах за подачки от мясника, и стуком моих каблуков, когда я уходила. День переваливал на вторую половину.
Все траттории и рестораны были открыты, и никто не возвращался домой, чтобы сесть за стол или прилечь до четырех. Чаще всего я была сыта, выйдя от Роберто, и никуда больше не заглядывала. Я постигала Венецию.
Может быть, никто не знает город лучше, чем тот, кто придумал его себе сам. Венеция — квинтэссенция наших фантазий. Вода, свет, цвет, запах, уход от реальности, маски, скрученная золотая пряжа и прошитые ею юбки… Венеция кружит вокруг своих камней днем и разворачивает над лагуной не утихающий с темнотой водоворот ночей. Я следовала туда, куда Венеция вела меня. Я уже знала, где можно присесть отдохнуть в тени, где самый крепкий ледяной эспрессо, когда в полдень готова выпечка и в каких пекарнях, какие церкви всегда открыты и какие колокола прозвучат сквозь легкую дремоту. Один ризничий с гигантскими железными ключами, привязанными на длинную зеленую ленту, привел меня со свечой взглянуть на фрески Джакопо Беллини в светотени крошечной задней комнаты церкви. Глаза старика напоминали неполированные сапфиры, и в легком тумане тысячелетнего горения ладана он рассказывал мне старые истории о Каналетто, Гварди, Тициане и Тьеполо. Он говорил о них так, как если бы они были его товарищами, парнями, с которыми он ужинал в четверг вечером. Он описывал их жизнь в поисках красоты, и искусство, благодаря которому исчезает одиночество. Я думала об одиночестве, но я не одна — странница в голубой фетровой шляпке «колоколом», приехавшая в Венецию, чтобы связать воедино свои фантазии.
Я себя достаточно хорошо знала, поэтому фантазии фантазиями, но прежде всего я нуждалась в возможности от души готовить. И если я не могла готовить для нашего собственного стола, то буду готовить для какого-нибудь стола другого. Но чьего? Я подумала о тролле и компании. Нет. Тогда я представила сослуживцев Фернандо в банке. В один день белый шоколад и малиновый пирог, в другой — пирог с крошечными желтыми сливами. Я бы рискнула подать хлеб, еще теплый и свежий, с цельными лесными орехами, маскарпоне, пропитанный бренди. Все это я сложила бы в корзинку и как бы нечаянно оставила на столе. Вместе с Фернандо работали одиннадцать человек, и они вечно заказывали подносы с выпечкой, мороженым и бутылками «Просекко» в кондитерской «Россальва», так что мое угощение пришлось бы кстати. Правда, скорее всего, они будут чувствовать себя неловко, особенно Фернандо, который тут же попросит, чтобы я прекратила визиты в стиле Красной Шапочки и вернулась к «связыванию фантазий».