Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман
Шрифт:
— Какого года? — поинтересовалась я.
Мы начали неуверенные маневры в Уфиццо стато цивиле, управлении гражданского состояния, на Лидо шесть недель назад. Пояса затянуты, сердца отважны, мы будем приспосабливаться к государственному обжорству, которое декларативно требует подчинения и открытости; мы будем работать со справками, свидетельскими показаниями, штампами и печатями. Мы получим лицензию на наш брак. Утром в одну из суббот мы нанесли визит в управление, и, едва мы взобрались по каменной лестнице в крошечный холл по соседству с помещениями карабинеров, я вообразила себя пилигримом, отправляющимся в путешествие через пугающую пустыню итальянской бюрократии. Вооруженная терпением и невозмутимостью, защищенная моим портфолио, полным бланков, оформленных уроженкой Палермо, проживающей в Сент-Луисе, со злостью, с повторениями, сильно вымазавшись чернильными печатями итальянского
— Ah, certo, siete voi. Lei `e l’americana. Ах да, это же вы. Вы же американка, — протянула секретарша, рассматривая меня с ног до головы. Она была одета в белые джинсы, гимнастерку с самолета У-2, имела сорок браслетов на запястье и держала в руках пачку «Данхилла» и спички на случай, если вдруг удастся зажечь сигарету на пути в двадцать ярдов между ее каморкой и кабинетом директрисы.
Мы сидели и ждали, улыбаясь друг другу.
— Здесь мы получим все, что надо, — говорили мы.
С девяти тридцати до полудня мы еще на что-то надеялись, Фернандо разнообразил наше бдение походами за эспрессо в бар на Сандро Галло с получасовыми интервалами. Один раз он принес кофе и мне, китайскую чашку, блюдце и ложку, миндальный круассан, все на маленьком подносе.
— Симпатичный, — сказала секретарша о Фернандо, прежде чем пригласить нас вернуться в следующую субботу.
В следующую субботу и в субботу после той субботы, которые прошли таким же образом, изменения проявились лишь в том, что теперь мы ходили в бар вместе. Четыре недели мы не могли встретиться с директрисой. Лидо — остров с семнадцатью тысячами жителей, шестнадцать тысяч из которых проводят летнюю субботу на пляже, а в остальное время повторно смотрят «Даллас». Кому она так понадобилась? В пятую субботу мы были наконец удостоены аудиенции. Директриса — серая. Она вся серая. Ее кожа, губы, волосы, прямое мешковатое платье — цвета пепла. Она выдохнула серое облако, погасила сигарету и протянула серую руку в знак приветствия. Она изучала каждую страницу моего портфолио, мои документы вызывали у нее отвращение, как синька, промокшая в адском бульоне. Она курила. Фернандо курил. Секретарша вошла с пачкой бланков и тоже закурила. Я пыталась отвлечься созерцанием изображения святого сердца Иисуса. Мне было интересно, как долго я продержусь до смерти от рукотворного дыма, задыхающаяся от никотинового удара женщина, добросовестно глотавшая в течение десяти лет антиоксиданты, которую преследовали и брали в плен свободные радикалы? Очки директрисы неоднократно падали с кончика носа, в итоге она начала пользоваться очками Фернандо, которые лежали на ее письменном столе, но это не помогло.
Она закрыла портфолио и сообщила:
— Эти бумаги устарели и не имеют ценности. Законы изменились.
Я издала короткий пронзительный вопль.
— Устарели? Эти подготовлены в марте, а эти в августе, — сообщила я.
— Ах, моя дорогая, за шесть месяцев в Италии может измениться все. Мы — страна в движении. Меняются правительства и футбольные тренеры, все течет, как ни в какой другой стране мира, и вы должны этому научиться, моя дорогая. Вы должны вернуться в Америку, зарегистрировать местожительство, подождать год и заново оформить документы, — в ее голосе не было ни капли сочувствия.
Я боролась с обмороком. Сквозь шум в ушах до меня донеслись слова Фернандо:
— Ma `e un vero peccato perch`e lei `e giornalista. Это настоящий позор, она ведь журналист.
Он сообщил, что я пишу для группы влиятельных американских газет, которые направили меня вести хронику моей новой жизни здесь, в Италии, и чтобы написать серию статей о моем опыте, о лицах, которые помогли мне найти верный путь. Особенно, внушал мой герой, редакторы интересуются историей моего брака. У нее есть крайний срок, синьора, крайний срок. Эти статьи будут читать миллионы американцев, и те, о ком она напишет, прославятся в Штатах. Директриса отодвинула очки Фернандо и водворила назад свои собственные. Она проделала эти манипуляции несколько раз, пока я глядела на Фернандо со смесью благоговения и отвращения. Он лгал не моргнув глазом.
— Я ничего не могу сделать, чтобы помочь вам, — произнесла директриса, впервые действительно глядя на нас. — Я проконсультируюсь в администрации. Не могли бы вы представить список газет?
— Я напишу все для вас, синьора, и пришлю в понедельник утром, — пообещал мой герой.
Директриса назначила нам встречу на следующую субботу, а там видно будет. Я начала понимать, что проблема не в итальянской бюрократии, поскольку решение зависело от администратора, что бы не вкладывалось в это звание, от его собственного отношения к коррупции, личного, как отпечаток большого пальца. Итак, дело было не в итальянской бюрократии, а в итальянских бюрократах. Фернандо решил припугнуть директрису «Ассошиэйтед пресс», заказавшей мне лично серию статей, и, таким образом, сотни и тысячи газет по всей Америке могли напечатать мои рассказы. Телеграмма была отправлена. Я полагала, что это дьявольщина. Я молилась, чтобы она сработала. Директриса телеграфировала в ответ: «Tutto fattible entro tre settimane. Venite sabato mattina. Все возможно в течение трех недель. Приходите утром в субботу».
— Что мы будем делать, когда она попросит дать ей прочесть статьи? — допытывалась я.
— Мы скажем, что Америка — страна в движении, что заказы меняются и что она должна понимать это, моя дорогая.
Государство уютно устроилось в наших карманах, но отпущение грехов от матери церкви оставалось в подвешенном состоянии. Мы узнали, что одной немногословной аудиенции в Курии Венеции для получения санкции церкви можно добиться только через таинственное исследование, «которое убедит священника в том, что пара намерена жить по церковным законам». Исследование религиозного прошлого Фернандо будет несложным, но со мной не поможет и инквизиция. Знают ли они имена и адреса моих церквей и священников в Нью-Йорке, Сакраменто и Сент-Луисе? Есть ли у них какой-нибудь гигантский папский интернет, откуда они могли бы извлечь мое имя и учесть все мои грехи? Я надеялась, что «намерение жить по церковным законам» не предусматривает отсутствие контроля рождаемости. Даже соберись я снова завести детей, я не желаю, чтобы кто-то решал за меня. Я сгибалась под грузом законов, старых и новых.
— У нас же есть разрешение от государства, городская мэрия прекрасна, давай там и зарегистрируемся, — упрашивала я.
Фернандо был непреклонен. Хотя в молодости стоял на цыпочках на последней в церкви скамье, теперь он желал ритуала, фимиама, горящих свеч, благословения, алтарных мальчиков, красных ковров и белых апельсиновых цветов. Он жаждал торжественной мессы в краснокаменной церкви с видом на лагуну.
Душным июльским вечером мы сидели в ризнице, ожидая дона Сильвано, настоятеля церкви Санта-Мария Елизавета. Как только мы обсудили социальное обоснование нашего брака и поболтали, священник сказал что-то о том, как приятно беседовать с нами, «молодыми людьми». Я могла только удивляться, как в его среде оценивают средний возраст. Нас обязали посещать занятия каждый вторник по вечерам, отдельно от других предполагаемых пар, дабы пройти инструктаж относительно «моральных императивов, присущих Римской церкви и утверждающих брак». Боже! Что насчет наших личных моральных императивов? Почему звучит так, как если бы у нас не было нравственных устоев и быть не могло — без разъяснений попа? У священника сладкое круглое лицо деревенского проповедника, и он сопровождал каждую фразу словами «отлично, очень хорошо», но все равно постоянно поучал.
Мы начали посещать беседы во второй половине июля. Когда мы пришли в один из вторников, священник отвел нас в сторону и сообщил, что наши документы не являются достаточным основанием, чтобы Курия дала разрешение венчаться в церкви. Чего недостает, захотели узнать мы.
— Ну, во-первых, отсутствует ваш сертификат о конфирмации, — сообщил он мне.
— Я не помню, видела ли я когда-нибудь сертификат о конфирмации. Я даже не знаю, была ли я когда-нибудь конфирмована, — призналась я.
Мы прогуливались по взморью, и Фернандо объяснял мне, что признаться в собственной неуверенности — грубая ошибка. Я должна была всего лишь предоставить им информацию, необходимую для исследований, и просто позволить им заниматься делом.
— Это охота на диких гусей. Не лучше ли пройти конфирмацию прямо сейчас?
С этой идеей мы вернулись к дону Сильвано, и, после того как произнес «отлично» два или три раза, он сообщил мне, что я должна записаться в следующий конфирмационный класс, который начнет обучение в конце сентября; если все пойдет хорошо, я смогу перейти в другую группу, к десятилетним детям, что принесет мне разрешение в апреле. Апрель? По дороге домой я снова спрашиваю, почему мы не можем быть счастливы, заключив гражданский брак? Фернандо уже улыбался.