Тысяча дней в Венеции. Непредвиденный роман
Шрифт:
Я трясла ей руку, говорила, как я счастлива, что нашла ее, а она отвечала:
— Ma figurati. Пусть вас это удивляет, но будущая невеста должна получить все, чего желает.
После третьей из четырех примерок я спросила, когда точно будет готово платье. Я была уверена, что оно будет совершенным, и я приду получить его в полдень накануне свадьбы. Ольга соглашалась, а я удивлялась, почему все не может быть таким простым и легким, и вспоминала слова Рапунцель, какая я счастливая и как приятны мои хлопоты.
Фернандо решил, что отель «Бауэр Грюнвальд»
— Ci penso io. Я позабочусь обо всем.
Таким образом, посчитал мой герой, прием спланирован окончательно.
— А что в меню? — Вполне резонный вопрос со стороны невесты, которой предстоит сидеть во главе стола на своей свадьбе.
— Меню изумительное, с закусками и шампанским на террасе и пятью или шестью блюдами за столиками, — все, что смог сообщить Фернандо.
— Какие пять или шесть блюд? — настаивала я.
— Не имеет значения, ведь это «Бауэр Грюнвальд», а там все великолепно, — бросил он.
Я не могла решить, что здесь важнее — чувство собственного достоинства (bella figura) или невинная хитрость (furbizia innocente), но была бы по-настоящему рада встретиться с тем, кто будет кормить нас на свадьбе. Фернандо сказал, что я слишком волнуюсь, но я хотела бы видеть копию меню, и пусть Гордони передаст ее для меня. Я хотела бы сказать, что планировала приемы для Теда Кеннеди и Тины Тернер, но не скажу. Он ведь возразит: «Какая разница?» Я понимала, что разница есть, но была почти готова отдаться на волю событий.
Однажды утром мы договорились встретиться на калле Лагро. Мой жених только что забрал меню у «Бауэра» и, сияя, протянул мне. Это покрытое пылью прекрасное издание в стиле belle epoque, с одами Россини и Бриль-Саварена; смотрим — я обнаружила рыбное блюдо, которое повысит цену завтрака на пятьдесят процентов, три вида пасты с одинаковыми соусами, «домашние вина» без указания происхождения и свадебный торт, который подадут в пластмассовой гондоле. Я почувствовала, как забряцало оружие. Пришлось объяснять, что мне тоже хочется поучаствовать в свадебных хлопотах. Например, составить меню. Фернандо округлил глаза так, что, боюсь, не хватил бы его удар; рву заказ и прячу обрывки в кошелек. За мной еще один выстрел.
— Не лучше ли будет снизить официоз? Мы могли бы поехать на Торчелло и посидеть под деревьями в «Понте дель Дьяволо».
Я вспомнила любимого официанта в галстуке цвета лосося и с напомаженными волосами, разделенными на пробор, который принес нам вишни во льду в конце нашего первого совместного ланча на Торчелло. Фернандо долго и крепко целует меня в губы, оставляет посреди улицы и направляется назад в главный офис банка на встречу. Я понимала, что поцелуй означал: «Я тебя люблю всем сердцем», а также не советовал мне тащиться на Торчелло со священником, пажами, армянскими монахами и делегацией Британского женского клуба, чтобы посидеть под деревьями за столиком официанта в галстуке цвета лосося. Но более всего это означало: «Ты не можешь готовить в день твой собственной свадьбы».
Почему я позволяю ему освобождать меня от моих обязанностей в день свадьбы? Ничего не решив, я вошла в «Студиум» и купила маленькую сумочку из белого шелка, в складку, заканчивающуюся золотой кисточкой. В конце концов я могла решить, какой кошелек возьму на свадебный ланч. Я почувствовала себя лучше, мое будущее снова зависело от меня. Брак важнее многих событий, и я позволяла моему герою летать. Он был так счастлив. Во всяком случае, если в рекламе «Бауэра» все правда, то даже Ага Хан и Хемингуэй терпели их кровавые ростбифы.
Фернандо попросил меня встретиться с ним утром в агентстве путешествий, где он уже заказал нам билеты на ночной поезд в Париж.
— Почему мы должны ехать в Париж в свадебную ночь, если живем в Венеции? — удивлялась я.
— Именно потому, что живем в Венеции, мы и едем в Париж, — отвечал он.
Моя единственная задача — выбрать отель. Когда он сообщил, что мы должны пойти к печатнику, чтобы посмотреть бумагу и качество печати наших приглашений, я не могла поверить. Приглашены девятнадцать человек!
— Я выберу великолепную бумагу и конверты и использую каллиграфические перья. Мы можем запечатать их воском, если тебе понравится. Это будет личностно и красиво, — спорила я.
— Troppo artigianale. Слишком по-домашнему, — отвечал он.
В мастерской печатника, пахнущей горячим металлом и новой бумагой, я могла бы остаться навсегда. Он достал каталоги и сказал: «Andate tranquilli. Не спешите». Мы пересмотрели груду альбомов, потом еще раз, и Фернандо показал пальцем на страницу, где были представлены гравюры венецианских гондол. Ему понравилась одна из пары лодок, скользящих вниз по Большому Каналу. Мне она тоже нравится, и мы заказали ее в венецианском темно-красном цвете, как бы вытканную на шелковой бледно-зеленой бумаге. Мы отправились пить эспрессо к «Оландезе Воланте», пока печатник считал стоимость заказа. Когда мы возвратились, он уже закончил, и маленький кусочек бумаги, приготовленный для нас, ждал на конторке. Шестьсот тысяч лир. Триста долларов за девятнадцать приглашений. Мастер объяснял, что все дело в стоимости бумаги, которую мы выбрали, рулон рассчитан на сто пятьдесят приглашений, и даже если нам нужно девятнадцать, мы должны заплатить за сто пятьдесят.
— Используйте другую бумагу, — предложила я.
— Но цена будет все равно за сто пятьдесят, — настаивал печатник.
— Я понимаю. Но наверняка другая бумага стоит меньше, — я пыталась уменьшить затраты.
Бесполезно. Фернандо была нужна темно-красная лодка в бледно-зеленом море за шестьсот тысяч.
— Хорошо, давай заберем все 150.
— И что мы сделаем с 150 приглашениями?
Я обернулась к мастеру, но тот в отчаянии качал головой.
— А нельзя напечатать девятнадцать или двадцать пять, а остальную бумагу отдать нам для писем? — спросила я осторожно.
Вопрос не поняли. Я погрузилась в молчание. Фернандо нервно закурил под плакатом, курить запрещающим.
Наконец мастер сдался:
— Certo, certo, signora, possiamo fare cos`i. Конечно, конечно, синьора, это возможно.
Я поразилась его согласию. Фернандо был скорее сердит, чем доволен, будто я просила о чем-то экстраординарном. Он сказал, что я — невозможна, похожа на перманентное гарибальдийское восстание.