Тысяча осеней Якоба де Зута
Шрифт:
— Это у вас такой план, мистер Толбот, — спрашивает Пенгалигон, — чтобы стащить эту бутылку?
Толбот сначала относится к вопросу серьезно, потом он облегченно улыбается и наполняет бокалы всей компании. Пенгалигон приказывает Чигуину принести еще пару бутылок «Шамболь Мюзиньи». Слуга удивляется такому проявлению щедрости в столь поздний час, но уходит исполнять приказ.
Пенгалигон чувствует, что пора вмешаться.
— Если бы нам приказали изгнать из Нагасаки Жана Шампанского, то мы действовали бы прямо, без обиняков, как советует майор. Нам приказано, однако, подписать договор с Японией. Мы должны быть и дипломатами, и солдатами.
Катлип ковыряет в волосатом носу.
— Пушки — самая лучшая дипломатия, капитан.
Хоувелл касается губ пальцем.
— Воинственность не произведет нужного впечатления на этих туземцев.
— Разве мы подчинили индийцев добротой? — Рен откидывается на
— Аналогия не обоснована, — возражает Хоувелл. — Япония — в Азии, но она — не Азия.
Рен спрашивает:
— Еще одно гностическое высказывание, лейтенант?
— Рассуждать об «индийцах» или «яванцах» — обычная европейская заносчивость: на самом деле, они — множество племен и народов, разных и во многом не похожих друг на друга. Япония, в отличие от них, объединилась в единое государство четыреста лет тому назад и смогла прогнать испанцев и португальцев даже в расцвете их могущества…
— Собрать наши пушки, карронады [86] и стрелков против их экзотических средневековых удальцов, и… — губами и руками майор имитирует взрыв.
86
Карронада/Саггопас1е — короткое относительно калибра корабельное чугунное тонкостенное орудие, имеющее сравнительно небольшой, для своего калибра, вес и стреляющее тяжелыми ядрами или картечью с малой скоростью на небольшое расстояние.
— Экзотических средневековых удальцов, — отвечает Хоувелл, — которых вы еще никогда не видели.
«Лучше корабельный червь в трюме, — думает Пенгалигон, — чем грызня офицеров».
— Как и вы, впрочем, — замечает Рен. — Сниткер, однако…
— Сниткер одержим идеей вернуть себе свое маленькое королевство и посмеяться над мучителями.
В кают — компании, внизу, скрипка мистера Уолдрона наигрывает джигу.
«Кто-то, по крайней мере, — думает Пенгалигон, — наслаждается вечером».
Лейтенант Толбот открывает рот, собравшись что-то сказать, но вновь закрывает его.
Пенгалигон спрашивает:
— Вы хотели что-то сказать, мистер Толбот?
Толбот нервничает от скрестившихся на нем взглядов.
— Ничего важного, сэр.
Джонс с ужасным грохотом роняет поднос со столовыми приборами.
— Между прочим, — говорит Катлип, вытирая соплю о скатерть, — я слышал, как два корнуольца, капитан, пошутили насчет места рождения мистера Хоувелла. Я повторю шутку, не опасаясь нанести обиду, поскольку мы знаем, что настоящие мужчины всегда рады дружескому тычку: «Кто такой, спрашиваю я вас, йоркширец?»
Роберт Хоувелл крутит обручальное кольцо на пальце.
— Шотландец, Бог ты мой, из которого выжали все великодушие!
Капитан сожалеет, что приказал принести вино урожая девяносто первого года.
«Почему все это, — желает знать Пенгалигон, — должно вновь и вновь идти по идиотскому кругу?»
Глава 29. НЕОПРЕДЕЛЕННОЕ МЕСТО
Неопределенное время
Якоб де Зут следует за мальчиком, освещающим дорогу факелом. Мальчик идет вдоль вонючего канала и далее — в неф домбургской церкви. Герти кладет жареного гуся на алтарный стол. Мальчик с азиатскими глазами и волосами цвета меди цитирует: «Преклоню ухо мое к притче, папа, на арфе открою загадку мою…» [87] Якоб объят ужасом. Внебрачный сын? Он поворачивается к Герти, но видит острую на язык хозяйку его жилья в Батавии. «Ты даже не знаешь, кто его мать?» Унико Ворстенбос находит все происходящее здесь необычно смешным и выщипывает мясо из наполовину съеденного гуся. Птица поднимает зажаренную голову и цитирует: «Да исчезнут, как вода протекающая: когда напрягут стрелы, пусть они будут, как преломленные» [88] . Гусь улетает в бамбуковую рощу, сквозь полосы сумрака и темноты, и Якоб тоже летит, пока они не долетают до вырубки, где светится на дельфтском блюде голова Иоанна Крестителя. «Восемнадцать лет на Востоке, и нечем тебе похвалиться, кроме как внебрачным сыном- полукровкой!»
87
Псалом 48:5. Каноническое «на гуслях» заменено «на арфе», как в оригинале.
88
Псалом 57:8.
«Восемнадцать лет? — Якоб отмечает про себя эту цифру. — Восемнадцать…
«Шенандоа», — думает он, — отплыла меньше года тому назад…»
Его связь с внеземным миром обрывается, он просыпается рядом с Орито.
«Да славится милостивый Бог на небесах», — проснувшийся обнаруживает, что он в Высоком доме…
…где все, как и должно быть.
Волосы Орито спутаны от любовных объятий прошедшей ночи.
Пыль золотится в лучах рассвета, какое-то насекомое затачивает жало.
— Я твой, возлюбленная моя, — шепчет Якоб и целует ее ожог…
Тонкие руки Орито, ее прекрасные руки просыпаются и прижимаются ладонями к его соскам…
«Столько страданий, — думает Якоб, — но теперь ты здесь, и я залечу твои раны».
…к его соскам, и гладят пупок, и спускаются к паху, и…
— «Да исчезнут… — лиловые глаза Орито широко распахиваются.
Якоб старается проснуться, но веревка на шее крепко держит его.
— …как распускающаяся улитка, — цитирует труп, — да не видят солнца…
Голландец покрыт улитками: постель, комната, Дэдзима, все в улитках…
— …да не видят солнца, как выкидыш женщины» [89] .
Якоб садится, сна ни в одном глазу, пульс мчится галопом. «Я — в «Доме Глициний», и прошлой ночью спал с проституткой». Она находится здесь, тихонько посапывает. Воздух теплый и пропитан запахами совокуплений, табака, испачканных покрывал и переваренной капусты из ночного горшка. Свет мироздания пробивается сквозь бумажное окно. Любовные толчки и смешки доносятся из ближней комнаты. Он думает об Орито и Узаемоне, чувствуя себя виноватым перед обоими, и закрывает глаза, но видит их еще отчетливее: Орито — в заключении, в разорванной одежде и после родов, Узаемон — убит, и Якоб думает: «Из-за меня», — и открывает глаза. У мысли нет век, чтобы отгородиться, или ушей, чтобы заткнуть, и Якоб вспоминает сообщение переводчика Кобаяши о том, что Огава Узаемон погиб от рук горных бандитов во время паломничества в город Кашима. Влады ка — настоятель Эномото нашел тех одиннадцать разбойников, ответственных за злодеяние, и умертвил их пытками, но даже месть, с сожалением указал Кобаяши, не вернет мертвых к жизни. Директор ван Клиф выразил старшему Огава соболезнования от лица Компании, но переводчик так и не вернулся назад на Дэдзиму, и никто не удивился, когда он вскоре умер. Если де Зут и сомневался в причастности Эномото к смерти Огавы Узаемона, то последние сомнения развеялись через несколько недель, когда Гото Шинпачи доложил, что прошлой ночью огонь на восточном склоне начался с библиотеки резиденции Огавы. Тем же вечером, в свете лампы, Якоб достал кизиловый футляр из-под пола и начал самую трудную за всю его жизнь работу. Свиток не был длинным — заглавие и двенадцать частей включали не более трехсот иероглифов — но Якобу предстояло овладеть словарем и грамматикой в чрезвычайном секрете от всех. Никто из переводчиков не пошел бы на то, чтобы попасться на обучении японскому иностранца, хотя при этом Гото Шинпачи иногда отвечал на безобидные вопросы Якоба о необычных словах. Без знания Маринусом китайского языка, задача стала бы просто непосильной, но Якоб не рискнул показать свиток доктору, боясь навлечь на друга неприятности. Двести ночей ушло на перевод догм ордена храма Ширануи, ночей, которые становились все темнее и темнее; и Якоб на ощупь все ближе и ближе приближался к пониманию текста. «А сейчас, когда закончена работа, — спрашивает он себя, — как иностранец, находящийся под постоянным наблюдением, сможет добиться справедливости?» Ему понадобится сочувствующее ухо человека могущественного, такого, как магистрат, чтобы появился хоть какой-то шанс увидеть Орито свободной, а Эномото — под судом. «Что случится, — размышляет он, — с китайцем в Мидделбурге, который стал бы пытаться засудить герцога Зеландии за бесчестье и массовые убийства младенцев?»
89
Псалом 57:9.
Мужчина в соседней комнате стонет: «О — о, Mijn God [90] , Mijn God!»
Мельхиор ван Клиф. Якоб краснеет и надеется, что его девушка не проснется.
«Хотя быть ханжой наутро после всего, что произошло, — честно признается он себе, — лицемерно».
Его презерватив из кишки козы лежит на квадрате бумаги у матраса.
«Отвратительный вид, — думает Якоб. — Так теперь я…»
Якоб думает об Анне. Он должен разорвать их помолвку.
90
Господи (гол.).