Тысяча сияющих солнц
Шрифт:
Она заглянула Рашиду в глаза.
В них не было ничего, кроме лютой злобы.
Губы его бешено искривились.
«Если я с ним сейчас не расправлюсь, — поняла Мариам, — он вытащит свой револьвер. И убьет не только меня, я и защищаться бы не стала. Лейлу тоже убьет».
Мариам размахнулась изо всех сил, повернула лопату острием вниз и обрушила на Рашида.
Вся ее несчастливая жизнь уместилась в этот удар.
20
Над Лейлой
Откуда-то издалека слышны неясные голоса, сын и дочь кружатся перед Лейлой, в их лицах озабоченность, тревога, тайна. Залмай нетерпеливо-обожающе глядит на отца.
Вот и все, мелькает в голове у Лейлы.
Какая презренная смерть.
И вдруг мрак редеет.
Лейла словно возносится, зависает в воздухе.
Потолок возвращается на законное место, гладкий и просторный. Вон она, трещинка, улыбается себе безмятежно.
Лейлу кто-то трясет.
— Ты жива? Пришла в себя? — слышит она встревоженный голос.
Над Лейлой склоняется Мариам. Как близко, каждую морщинку видно.
Лейла пытается сделать вдох. Горло горит огнем. Лейла пробует еще раз. Огонь проникает глубоко в грудь. Лейла хрипит, давится, кашляет. Но дышит.
В том ухе, которое слышит, оглушительно звенит.
Лейла поднимается и видит Рашида. Он неподвижно лежит на спине, невидяще уставившись перед собой. Рот у него чуть приоткрыт, по щеке стекает розовая струйка, штаны мокрые.
А лоб-то, лоб!
Лопата? Зачем она здесь?
Лейла глухо стонет.
— Боже... — Голос у нее дрожит и пресекается. — Как же это, Мариам?
Стиснув руки, Лейла мечется по комнате.
Мариам неподвижно сидит на полу рядом с телом. Молчит.
Лейлу бьет дрожь. Она что-то говорит, запинаясь, старается не смотреть на покойника, на его приоткрытый рот и застывшие глаза.
Смеркается, сгущаются тени. В неверном свете лицо у Мариам такое старое. Но ни тревоги, ни страха в нем нет, оно спокойно и сосредоточенно. Мариам так ушла в себя, что не замечает, как ей на подбородок садится муха.
— Сядь, Лейла-джо, — наконец говорит она.
Лейла послушно садится.
— Нам надо вытащить его во двор. Не годится, чтобы Залмай видел тело.
Мариам вынимает у Рашида из кармана ключ от спальни. Они заворачивают мертвеца в покрывало. Лейла держит труп за ноги, Мариам подхватывает под мышки. Но им его не поднять — слишком тяжел. Приходится волочить волоком. Нога покойного цепляется за порог входной двери и выворачивается на сторону. Еще одна попытка. Наверху что-то с шумом обрушивается на пол. Ноги под Лейлой подгибаются, она выпускает тело из рук и оседает на землю, захлебываясь рыданиями.
— Возьми себя в руки, — строго говорит Мариам. — Сделанного не воротишь.
Через некоторое время Лейла поднимается. Вытирает лицо. Вдвоем они вытягивают труп во двор, доволакивают до сарая и укладывают рядом с верстаком, на котором лежат гвозди, молоток, пила и круглая деревяшка. Рашид все собирался вырезать из нее какую-нибудь игрушку Залмаю. Да так и не собрался.
Они возвращаются в дом. Мариам моет руки, приглаживает волосы, вздыхает.
— А теперь займемся твоими ранами, Лейла- джо.
— Дай мне время подумать, — просит Мариам. — Мне надо собраться с мыслями и разработать план. Должен быть выход, и я найду его.
— Надо бежать. Нам нельзя здесь оставаться, — произносит Лейла надтреснутым голосом. Ей вдруг вспоминается звук, с каким лопата вошла в голову Рашиду, — оказывается, она его слышала, — и к горлу подступает тошнота.
Мариам терпеливо ждет, когда Лейле полегчает, кладет ее голову себе на колени, гладит по волосам.
— Мы уедем, милая. Всей компанией — я, ты, дети и Тарик. Мы уедем из этого дома, из этого жестокого города, из этой страны. Далеко-далеко, где нас никому не найти. Для нас начнется новая жизнь. Мы купим домик где-нибудь на окраине, в тени деревьев, в месте, о котором и не слыхали никогда. Дороги там узкие и незамощенные и до лугов рукой подать. Дети будут играть в высокой траве и купаться в чистом голубом озере, где водится форель и растет камыш. У нас будут свои овцы и куры, мы с тобой будем печь хлеб и учить детей читать. И все наши грехи останутся в прошлом, и никто нам будет не нужен, и жизнь у нас будет спокойная и счастливая. Мы ее заслужили.
— Конечно, — мечтательно бормочет Лейла, закрывая глаза.
Ласковый голос Мариам обволакивает и убаюкивает ее. К утру Мариам все придумает и устроит — она не бросает слов на ветер. У нее уже зреет план — вон она какая сосредоточенная, не то что Лейла, у которой все мысли разбежались в разные стороны, не собрать. У них все получится.
— Ведь правда?
Мариам тормошит Лейлу:
— Сходи к сыну. Как он там?
Потемки. Залмай свернулся на отцовской стороне тюфяка. Лейла ложится рядом и накрывает сына одеялом.
— Ты спишь?
— Нет. Как мне спать, если мы с Бабой-джаном не помолились. Страшный Бабалу возьмет да и придет.
— Давай ты сегодня помолишься со мной.
— Ты не умеешь.
Она сжимает ему ручку. Целует в шею.
— Я попробую.
— А где Баба-джан?
— Папа ушел. — Горло у Лейлы сжимается.
Вот она, первая страшная ложь. И лгать придется снова и снова. Без счета. Ей вспомнилось, с какой нетерпеливой радостью встречал Залмай отца, когда тот возвращался с работы, как Рашид подхватывал сына на руки и кружил в воздухе и как потом Залмай хихикал, пошатываясь, точно пьяный. Ей вспомнились их шумные игры, их веселый смех, их напускная таинственность.