Шрифт:
Владимир ПОКРОВСКИЙ
ТЫСЯЧА ТЯЖКИХ
Началось все с того, что в секураторию города, как всегда без приглашения, явился Папа Зануда. Он вошел в кабинет шефа-секуратора вместе с Живоглотом и парой сопровождающих.
– Что тебе, Папа?
– спросил испуганный шеф-секуратор, вставая из-за стола.
Папа Зануда сел в подставленное сопровождающими кресло и сказал:
– Садись, брат.
Такое обращение ничего хорошего не предвещало. Зануда выложил на стол небольшие волосатые кулаки, насупил брови и впился в лицо "брата" чрезвычайно обвиняющим взглядом.
Наступило очень нехорошее молчание.
– Что я слыхал, брат, - начал, выдержав паузу, Папа Зануда. Оказывается, в твоем заведении числится слишком много дел, а я и не знал. Это правда, брат?
Шефу-секуратору было неуютно под взглядом Папы, но поначалу он старался держать марку, солидный все-таки человек - и в возрасте, и в чинах. Он сказал:
– Есть кое-какие делишки, не жалуемся. Все больше, правда, по мелочам. А что?
Папа Зануда посмотрел на него совсем уже обвиняюще.
– Брат, ты меня считаешь за идиота. Я тебя не про мисдиминоры спрашиваю, не про мелочи - я про тяжкие с тобой говорю. Про убийства, насилия, всякое там вооруженное, вот про что.
– Ну-у, хамство!
– не выдержав, завыл Живоглот (от наплыва чувств он помотал головой и застучал по столу кулаками).
– Это же просто черт знает, до чего охамели!
– И тяжкие тоже имеются, - начал было с достоинством шеф, но тут же не выдержал и стал оправдываться: - Ну, так ведь город-то какой!
– И сколько?
– Что сколько?
– глупо переспросил шеф-секуратор.
– Всссяккие пределы приличия, - взвизгнул Живоглот, - всякие... дураков из нас делает... пределы приличия!
– Экранчик-то, ты нам экранчик, брат, покажи, что уж тут, давно мы на него не глядели.
– Папа до того переполнен был злобой, что даже перешел на вежливый тон.
– Сколько у тебя таких.
– Ах, это?
– понимающе кивнул шеф.
– Сейчас, пожалуйста... Вот.
Он пошарил рукой под столом (сопровождающие вытянули шеи и стали похожи на вратарей во время пенальти). За его спиной вспыхнул небольшой экран, незаметный прежде в обоях красного дерева.
– Вот, пожалуйста.
С видом "я здесь ни при чем" он отвернулся в другую сторону. На экране светилась всего одна цифра - 984.
– Ты видел, Папа, нет, ты видел?!
– в порыве благородного негодования Живоглот был готов разодрать собственный пупок.
– Девятьсот восемьдесят четыре!
Папа Зануда молчал. Шеф-секуратор скромно потупился. Его подташнивало.
– Брат!
– произнес наконец Папа.
– Ты случайно не помнишь, какая для нашего города годовая норма на тяжкие?
Шеф неопределенно крутнул головой. Слова не шли.
– Тысяча для нашего города норма, ведь правда, брат?
Шеф-секуратор обреченно кивнул.
– Он еще кивает!
– завизжал Живоглот.
– Нет, ну каково хамство!
– А какое сегодня число? Ты, может быть, и это позабыл тоже?
– Второе сегодня, - безнадежно ответил шеф.
– Месяц какой?
– Декабря... второе.
Папа Зануда нервно дернул щекой.
– Вот видишь, брат? Второе декабря - и уже девятьсот восемьдесят четыре тяжких. Ты разве не понимаешь, что шестнадцать тяжких почти на месяц - это даже для одного дома не слишком много, не то что для города?
Шеф-секуратор опять промолчал. Он только умоляюще посмотрел на Папу.
– Понимает он, прекрасно он все понимает!
– заходился от ярости Живоглот.
– Ха-ха, я такой наглости просто даже себе и не представлял.
– Заткнись, - сказал Папа немножечко другим тоном.
Живоглот для вида похорохорился, проворчал под нос: "Не понимает он, как же, так ему и поверили", - и послушно заткнулся, выжидательно, впрочем, глядя на шефа светлыми базедовыми глазами.
– Так почему ж ты молчал?
Шеф-секуратор виновато откашлялся.
– Разве скажешь тебе такое? У тебя, Папа, характер очень крутой - сто раз подумаешь, пока соберешься чего-нибудь неприятное сообщить.
– Хам!
– выдохнул Живоглот.
– У меня, брат, характер исключительно мягкий, - заметил Папа Зануда, - все время убытки терплю через свою доброту. Я прощать люблю, я слишком много прощаю, вот где моя беда, брат.
– Мягкий - не то слово, - подхватил живоглот.
– Преступно мягкий! Вот так, прямо тебе скажу. Ты только посмотри, до чего дошло, он кивает еще! Прощаешь и прощаешь, и конца прощения нет!
– Анжело, - сказал Папа Зануда.
– Я тебе уже советовал замолчать. На сковородку захотелось?
У него была такая привычка - жарить проштрафившихся подчиненных на сделанной по специальному заказу сковороде. Те называли ее между собой ласково - Человечница.
– Я очень добрый, - заключил Папа Зануда.
– И только потому, брат, я тебя не наказываю, а разговариваю с тобой. Ты деньги от меня за что брал? За то, чтобы мне же в спину ножик всадить?
– Папа!
– взмолился шеф-секуратор, изо всех сил превозмогая желание упасть на колени (хорошо еще, стол мешал).
– Но ведь не я же все эти тяжкие совершил! Что же на меня-то? Разве я виноват в твоей августовской ссоре с бандой Эферема? Ведь оттуда большинство тяжких пошло! Сам вспомни, война какая была! Не город был - Австерлиц!
– Аустерлиц, - машинально поправил его Папа Зануда.
– Неучей держим в секуратории, - пробурчал Живоглот про себя как бы. Географии даже не знают.
– Истории. Ты скажи мне, брат, что нам теперь делать с тобой? У меня только на завтра и на сегодня двенадцать тяжких назначено.
– И еще не забудь на воскресенье десяток - по случаю праздника.
– Вот видишь, еще десяток. Куда мне их прикажешь девать? За город вывозить?
– А что?
– оживился шеф-секуратор.
– Хорошая идея. За город, точно!