Тюленьи штаны
Шрифт:
— Ну, не может быть?
— Все-таки хочется, чтоб тебя помнили. Ничего приятного услышать, что ты ничто.
Он сделал нетерпеливый жест.
— Я совсем не то имел в виду; и теперь я вас узнал. Я помню ваш голос. Он у вас особенный. И приятный. Фа-диез на октаву ниже от среднего до — вот он как звучит.
— И только так вы и можете различать людей?
— Это не хуже любого другого способа.
— Но имени моего вы не помните?
— Нет, — сказал он.
— Элизабет Барфорд.
Поклонившись, он сказал:
— Ну, нудное это было мероприятие, правда?
— Я с вами не согласна. Мне показалось очень интересно, и все мы получили большое удовольствие. А Чарльза Селлина помните?
— Нет.
— Ну, вы совсем безнадежный человек, — воскликнула она.
— Что толку знакомиться с людьми, если потом все про них забываешь?
— Не знаю, — сказал он. — Давайте присядем, и вы мне все расскажете.
Он снова уселся на край обрыва, свесив ноги, и, глядя на нее через плечо, сказал:
— Расскажите мне, что толку знакомиться с людьми.
Она заколебалась, потом ответила:
— Мне нравится, когда у меня появляются новые друзья. Это вполне естественно, правда? Но я пришла сюда почитать.
— А вы читаете стоя?
— Разумеется, нет, — сказала она и, сев рядом, аккуратно разгладила на коленях юбку. — Какое чудесное место для отдыха. Вы бывали здесь раньше?
— Да, я хорошо его знаю.
— Мы с Чарльзом приехали неделю назад. Я про Чарльза Селлина говорю, которого вы не помните. Знаете, мы собираемся пожениться. Надеемся что-нибудь через год.
— Зачем вы сюда приехали?
— Нам хотелось покоя, а здесь на островах человек почти гарантирован от внезапных вторжений. Мы оба много работаем.
— Работаете! — насмешливо сказал он. — Не тратьте время, — тратьте жизнь.
— Большинству из нас приходится работать, нравится нам это или нет.
Он взял лежавшую у нее на коленях книгу и, раскрыв ее, лениво прочел несколько строк, перевернул с десяток страниц и, зевая, прочел еще один абзац.
— Ваши эдинбургские друзья, — сказала она, — состоятельнее наших. Мы с Чарльзом и все кого мы знаем, должны зарабатывать себе на жизнь.
— Почему? — спросил он.
— Потому, что если мы не будем работать, мы умрем с голоду, — отрезала она.
— А если вы избегнете голодной смерти — что тогда?
— Можно надеяться, — сказала она натянуто, — что мы могли бы быть в чем-то полезны миру.
— А с этим вы согласны? — спросил он, подавляя зевоту, и принялся читать из книги:
— «Физический фактор в зародышевой клетке не доступен нашему анализу или исчислению, но можем ли мы отрицать наличие индивидуальности в побуждениях зародыша? Пожалуй, легче предположить, что разум появляется на поздней стадии развития, но это предположение не должно выводиться на том основании, что мы можем наверняка отрицать у клетки наличие самовыражения. Общеизвестно, что разум может оказывать на тело как огромное, так и малое, осуществляемое невидимыми путями воздействие; но каким образом оно осуществляется мы не знаем. Психобиология находится пока в зачаточном состоянии».
— Правда, безумно интересно? — сказала она.
— И как же вы собираетесь, — спросил он, — стать полезны миру?
— Ну, мир нуждается в образованных людях — в людях, которых научили мыслить, и человек надеется, что каким-то образом он сможет оказать хоть небольшое воздействие.
— А небольшого воздействия достаточно? Вам не кажется, что в чем нуждается мир это в создании нового типа разума? Он нуждается в том, чтобы в зародышевом развитии получить новое направление или, вероятно, несколько направлений. Но психобиология находится пока в зачаточном состоянии, и, как осуществляются подобные трансформации, вы не знаете, так ведь? И не можете предсказать, когда узнаете, так?
— Нет, конечно, нет. Но наука развивается так быстро…
— Через пятьдесят тысяч лет, — перебил он. — Как думаете, к тому времени вы будете знать?
— Трудно сказать, — ответила она серьезно и как раз собиралась с мыслями, тщательно обдумывая ответ, когда он опять — грубо, подумала она, и совершенно неуместно — перебил ее. Ни она сама, ни книга больше не занимали его: его вниманием завладело море; он смотрел вниз так, будто чего-то искал.
— Умеете плавать? — спросил он.
— Довольно не дурно, — сказала она.
— Я купался как раз перед самым приливом — все водоросли были зачесаны не в ту сторону. Море никогда не наскучит, правда?
— Я никогда не могу на него наглядеться, — сказала она. — Я хотела бы жить на острове, на маленьком острове, чтоб слышать его со всех сторон.
— Очень разумно с вашей стороны, — сказал он потеплевшим голосом. — Необычайно разумно для такой девушки, как вы.
— А какая я, по-вашему? — спросила она с раздражением в голосе, но, не обратив на это внимания, он протянул свою коричневую руку в сторону горизонта:
— За последние несколько минут море потемнело. На горизонте оно было совсем светлое, а теперь там протянулась полоска цвета индиго. И рисунок волн изменился. Я имею в виду расположение пены на воде. Поглядите туда! Там под водой скала, и через полчаса после начала отлива там всегда видно, особенно если ветер с берега, два небольших водоворота, а вокруг них — белое кольцо. Видите, какая получилась фигура? Что-то вроде этого, правда?
Обломком камня он нарисовал на скале схему.
— Знаете, что это такое? — спросил он. — Китайцы называют эту фигуру «тай-чи». Они говорят, что она означает начало всего сущего. Эта фигура — собственноручная подпись моря.
Но пена может образовывать самые разнообразные фигуры, — возразила она.
— О, да. Так оно и есть! Но их не часто удается прочесть. Вот он! — воскликнул он, подавшись вперед и пронзая взглядом плескавшуюся внизу, в двадцати метрах воду. — Вот он, злодей!
С силой упершись руками в камень и оттолкнувшись пятками от склона, он прямо из сидячего положения бросился со скалы и, распрямившись в воздухе, вошел в тихую зеленую воду, подняв не больше брызг, чем мог бы поднять гарпун. Сидевший на каком-то нижнем уступе, греясь на солнышке, одинокий чистик вспорхнул и стремглав полетел к морю. В воздух поднялось с полдюжины вспугнутых внезапным движением белых птиц, оглашая его криками: