Тюльпанная лихорадка
Шрифт:
Ян родился в семье ремесленников. Его отец был ювелиром, двое братьев занимались росписью по стеклу. Ян привык жить в рабочей обстановке, но как он мог вообразить, будто София, благородная женщина, захочет рисковать своей репутацией ради вот этого? А Ян даже застелил кровать чистым бельем, несчастный идиот.
Стеклянная колба часов наполнилась уже наполовину. Софии все не было. Ян сел на сундук и натянул башмаки. Напоследок бросил взгляд на сервированный стол: бокалы на тонких ножках, ваза с фруктами, пирожные в белой пудре. Словно натюрморт, который стоял тут уже с четырех часов, дожидаясь гостей. В каждой его детали
– Геррит! – крикнул он. – Убери со стола, я иду в таверну.
Ян услышал легкий звук. Сначала решил, что это ветка стукнула в окно. Он встал и надел плащ. Ноги вдруг отяжелели, будто увязли в болотной топи.
И снова стук, теперь точно в дверь. Ян шагнул вперед и распахнул ее настежь. Прямо перед ним стояла София.
– Это я, – сказала она.
14. Мария
Любовь нельзя ни купить, ни продать – она приобретается лишь самой любовью.
Мария сидела на ступеньке рядом с Виллемом. День клонился к закату, высокие стены отбрасывали тень в глубину двора. В это время года солнце появлялось в нем изредка, на несколько минут. Ее метла стояла тут же, прислонившись к стене, словно часовой.
Виллем нежно поглаживал пальцы Марии.
– Тебе надо смазывать их жиром, сердечко мое. Гусиным салом. Тогда ты сразу превратишься в даму.
– Ну, не так скоро! – засмеялась она.
Мария прижалась к его плечу. Каменные ступеньки холодили ее тело, но она не решалась увести Виллема в дом: вдруг хозяйка еще там? Кажется, это письмо ее сильно расстроило. Наверное, она получила плохие новости от своей семьи. Весь день с ней творилось что-то неладное. Два раза накидывала плащ, чтобы выйти на улицу, и снимала его. В последний раз Мария видела, как хозяйка сидела у входной двери и крутила волосы на пальце.
– Мария, милая, я хочу тебя кое о чем спросить.
– О чем?
– Я люблю тебя, а ты любишь меня. – Виллем обнял ее за талию. – Думаю, я имею право так говорить.
– Конечно, я тебя люблю. Вчера я ревела, ощипывая утку. Когда я тебя вижу, меня бросает в дрожь. К чему ты клонишь?
– Ну, значит, мы с тобой… Давай поженимся! Согласна?
Мария кивнула. Ее переполняло счастье. В соседнем дворе на яблони щебетал черный дрозд, его песня лилась на нее как струя золотых монет, как сладкое вино. У Марии кружилась голова.
– Конечно, я хочу за тебя замуж, Виллем, но у нас нет денег.
– Подожди. – Он потер кончик носа. – У меня есть план.
– Какой?
– Я пока не хочу его раскрывать. Главное в том, что я собираюсь сделать из тебя даму и у нас будет дом, где жить, а потом мы заведем детишек.
Детишек! Мария закрыла глаза. В ее мечтах их всегда было шестеро. Она уже чувствовала, как они толкаются вокруг нее, стараясь забраться к ней на колени. Во сне это были рыбки, но теперь они вдруг стали живыми и реальными. Ее счастливый смех эхом откликнулся на щебет пташки.
– А как ты собираешься найти деньги? –
Виллем взял ее руку и прижал к своему сердцу.
– Доверься мне, любовь моя, доверься мне. – Он уже вел себя как муж, брал дело в свои руки. Даже его голос зазвучал глубже и увереннее. – Скажу так – это будет нечто вроде делового предприятия.
Он хочет на ней жениться! Мария уставилась на клумбу. Там уже проклюнулось несколько зеленых ростков – символ надежды. Они упрямо, неудержимо лезли на свет, раздвигая комья почвы. Значит, весна пришла. Мария положила голову на плечо Виллема: во всем городе не было пары счастливее, чем они.
15. София
Тот, кто решается плыть в неизведанные воды, наверняка потонет.
Ян жил в нижнем этаже дома на Бломграхт, почти в миле от нашего особняка. Он хотел проводить меня обратно, но нас не должны были видеть вместе. Я осторожно выскользнула из его студии и поспешно зашагала по улице. Солнце уже садилось, закат заливал стыдливым румянцем половину неба. Весь город, все здания и перекрестки покраснели от стыда. Канал превратился в огненную лаву. Вода алыми бликами плясала на кирпичных стенах. Окна охватило пламя.
Любовь влажным сгустком еще находилась у меня между ног. «У нас есть час, только один час». Господи, но что был за час! Даже если он никогда больше не повторится, я запомню его на всю жизнь.
Опустив голову, я прошла по Западному рынку и свернула в переулок. Я чувствовала себя убийцей, бегущим с места преступления. Нижняя часть домов казалась отбеленной водой, только вокруг дверей и окон ярко полыхали остатки краски. Если бы и я могла так же отбелить свои грехи…
– София, дорогая! Не ожидала вас здесь встретить.
Я невольно отшатнулась: мы едва не столкнулись нос к носу.
– Значит, вы бываете в этом районе. Какое милое платье, расскажите, где брали материал?
Это была госпожа Майхтинс, жена нашего стряпчего. Она зашагала со мной рядом.
– Вы должны открыть мне свой секрет.
– Какой? – испуганно спросила я.
– Тот, что вы хорошо скрываете. Всегда обещаете рассказать, но потом молчите.
– О чем?
– О вашей портнихе, конечно. Помните наш разговор на музыкальном вечере? Моя совсем ничего не умеет, мне ее рекомендовала миссис Овервалт, но она едва может сделать простой шов. К тому же у этой неумехи всегда простуда. А вы выглядите великолепно! Вам так идет бордо, и ткань отличная – подчеркивает цвет лица. Хотела бы я, чтобы мои дочери выглядели как вы… Ох, помедленнее, пожалуйста. Я едва за вами поспеваю.
16. Ян
Ткань должна показывать скрытую под ней фигуру, облегать тело, подчеркивая его форму и движения, и не создавать лишних складок, особенно на выступающих частях, чтобы открыть их глазу.
Живопись равносильна одержимости. Все предметы, даже самые скромные, она видит одинаково сочно и ярко. Животные, овощи или минералы – все для нее равны; выпуклость глиняного кувшина она рисует так же любовно, как женскую грудь. Страсть художника воистину бесстрастна.