Тыя-онона

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Галстуки стирать нельзя. Потом они из машины вываливаются совершенным клубком. Целый клубок пустых сброшенных змеиных кож, мокрых, вздутых и крайне неприятных на ощупь. Очень жалко выглядит североамериканский коралловый аспид, в котором ты когда-то женился. А тот, в котором уже оформлял развод, превратился вообще в тряпку. «Развод, где жало твоё!» Во время стирки в машине что-то настойчиво позвякивало. Монета. Откуда в галстуках деньги?

Оказывается, в магазине «Всё по 37 рублей» каждая банка маленьких маринованных огурчиков

стоит ровно 37 рублей! Огурчики можно тут же съесть, как конфеты, а вот пить рассол не рекомендуется – чистый уксус. В рассол следует насыпать перловки. Банка ставится в холодильник, назавтра её содержимое вытряхивается в кастрюлю, затем кидается картошка, затем какие-нибудь куриные сердечки (можно не размораживать), и всё это быстро варится под радио РСН. Как только минут пятнадцать покипит, рассольник технически уже можно начинать есть. Первая тарелка обычно самая вкусная. Вторая поглощается не так быстро, но и перловины постепенно становятся достаточно жевательными, чтобы не ловить каждую на зуб.

Перловый суп тебе всегда возвращает абсолютное ощущение юности. Армия. Рота. Столовая. Бачок супа на отделение. Абсолютное отсутствие женщин.

Оказывается, мир без женщины – это целый мир. И в нём ты, как пришелец из прошлого. Вокруг тебя всего становится слишком много. Ты теряешься. Особенно, в магазине. Очень сложно понять, что тут что и для чего предназначено. И слишком много одного и того же. Например, сахара. Сахар, сахар и сахар. Целая полка одного сахара. И ещё сахарный песок. Очень тормозят ценники. Приходится смотреть, где самая высокая цена, где самая низкая, чтобы сложить и разделить на два. Так обычно покупается водка. Кстати, теперь ты начал обращать внимание и на форму бутылки. Больше всего полюбились те, которые с узким горлышком, потому что в такую бутылку можно вставить одинокий цветок. Розу или гвоздику, но лучше герберу. У неё длинное плотное вытянутое тулово, да ещё и обёрнутое целлофаном, словно она специально для тебя сделала липосакцию. В отличие от случайных людей, гербера всегда остается с тобой и уходит только вместе с бутылкой. У других цветов так красиво не получается.

Странно, что после ухода женщины мир никак не становится проще. Он постоянно полон каких-то лишних движений. К примеру, после мытья посуды нужно снова мыть руки. Потому что на них, на руках, остаётся остаточная мыльность (как от жидкого мыла в общественном туалете), и поэтому приходится идти в ванную и смывать эту мыльность твёрдым мылом. Хотя не мыть посуду, конечно, нельзя. Хотя процесс очень долгий. Тут даже посудомоечная машина не помогает. Она слишком долго загружается, а потом так же долго разгружается. К тому же ещё в процессе загрузки внутри у неё начинают накапливаются процессы. При разгрузке то же самое. Но процессы тогда накапливаются в мойке.

С другой стороны, жизнь без женщины имеет и некоторые удобства. Самое большое удобство – не ходить в туалет. То есть идти сразу в ванную. Так удобнее. Женщину это ужасает, да она вообще плохо разбирается в физиологии утреннего мужчины. Хотя ей много раз говорилось: «Солнышко, вот представь. Представь, что у тебя по утрам чуть пониже лобка торчит стеклянный дезодорант или освежитель воздуха. Представила, да? (Про страпон ты ей не говоришь, чтобы часом не развратить). А теперь вот представь, что тебе с этим освежителем надо идти в туалет и пытаться нагнуть его вниз. И при этом не отломать. Как?» А никак. Сиденье унитаза ей дороже любого освежителя. Наверное, все мужчины мстят, что их постоянно заставляют поднимать сиденье унитаза. Поэтому ты идёшь в ванную и, мучительно передёрнув затвор мочеточника, выпускаешь длинную очередь в белый свет, как в копеечку. А потом, повернув на ванну гусак, там же моешь руки. Экономия воды, кстати.

Разумеется,

в мире с женщиной о такой простоте быта приходилось бы только мечтать. С другой стороны, женщина всё-таки нужна. Ну, чтобы не пить, например, перед сном лечебные граммы виски или чтобы не думать о войне или об оружии. Давно подмечено: когда ты думаешь об оружии, всегда быстрей засыпаешь. К тому же если ночью и выстрелит, ты не виноват.

Любовь – это то, что женщина понимает.

Ты пришёл к ней чинить компьютер. Она притащила его с работы, использовала как печатную машинку, но печатала слова без пробела после знаков препинания. Сотовых телефонов тогда ещё не было, и ты не был в курсе, что терпеть не можешь девиц, которые вот так пишут эсэмэски. Впрочем, она была первой, которая так писала. Так что, возможно, мы потом просто не переносил тех, кто ей подражал.

Проблема её компьютера заключалась в том, что в нём самовосстанавливалась прежняя таблица файлов (FAT). Вообще-то ничего страшного, но она сильно испугалась, когда вся тайная бухгалтерия их купи-продай фирмы внезапно представала перед ней во всей своей неприглядной наготе. Её добровольное аудиторство оборвалось ровно в тот момент, когда она заинтересовалась, куда пропали её собственные файлы. Юный, студенческого вида, сисадмин срочно прибежал к ней домой, заново отформатировал диск, установил систему, но на следующий день бесстыжая бухгалтерия засияла ещё более яркими красками. Через неделю у обоих начиналась истерика. Потом ей посоветовали тебя.

Ты сразу напугал её тем, что на компьютере нельзя печатать без пробелов, поскольку это ужасно плохо влияет на цифровой формат матрицы вселенной, а потом прочитал лекцию о том, что информация никуда не исчезает. Ибо информация – это свойство материи, а раз материя вечна, то и информация тоже. Это как любовь. Ты ей сказал, что это как любовь. По-другому она бы не поняла. Ты ей сказал, что если в мире есть люди, если есть их тела, значит, есть и любовь. А вот это она поняла. Поэтому когда ты пообещал придти послезавтра и заменить материнскую плату, она сказала: не надо, пусть так. Компьютер был ей особо не нужен.

Оказывается, пол надо мыть. Мыть надо пол. Или хотя бы подметать. Потому что в углах скапливается какой-то мрачный, пугающий, чёрно-серый пух с блестящими чешуйчатыми глазами. И с каждым твоим проходом он шевелится, как живой. А если неживой, то всегда готовый броситься на тебя сзади, впиться в лодыжку и утащить в ад. В принципе, он чистым адом и пахнет – если его поджечь. Этот пух, он, похоже, выскакивает из большого шерстяного ковра, который раньше висел на стене, а теперь лежит на полу. На ковре ты железно предполагал укреплять себя физическими упражнениями, только он слишком неудачно расположился между телевизором и диваном. Из-за этого – да ещё из-за чемпионата мира по футболу – на ковре всегда слишком много чешуи и костей. Чешуя не мешает. Она разлетается, как осенние листья, красиво и романтично, её охотно разбирает себе на очки этот самый чёрно-серый пух. А вот кости впиваются в ноги, что также исключает и физические упражнения лёжа на спине. И это реально плохо. Пресс надо бы подкачать.

Это сказка. Вернее, игра такая. В неё играют тогда, когда люди перестают понимать друга. Смысл игры заключается в том, что раньше были «ты» и «я», а потом стали «он» и «она». Банально, но по мозгам бьёт. Сама же сказка изначально называлась «Про Тыю-онону и двух дураков, из которых одна была дура».

Когда она приходила с тобой мириться, то обычно была чрезвычайно сердита:

– Пусти! – толкала она, ложась к тебе на диван. – Чего разлёгся, как кит на пляже! Почапай мне головку и расскажи сказку.