У бабушки, у дедушки
Шрифт:
Однажды он вернулся не один — привез с собой купленного в соседней деревне двухнедельного поросенка-сосунка.
— Зимой свое мясо будет,— сказал отец, передавая покупку матери.
Время было голодное: недавно кончилась гражданская война. А перед тем была первая мировая война, или, как ее называли тогда, германская война. Сколько лет воевали! Страна не успела оправиться от разрухи. Коробок спичек стоил миллион рублей. Достать соль — целое событие. А уж про еду и говорить нечего — ни масла, ни яиц. О сахаре думать забыли.
Хлеба ели не досыта! Вместо хлеба давали жмых, отходы, которые получаются
Вот отец и решил разживиться поросенком.
Поросенок тоненько похрюкивал, тыкался по сторонам круглым розовым пятачком да беспомощно моргал белесыми ресничками. Сквозь сивую щетинку просвечивало нежное розовое тельце. Не в пример другим визгливым представителям своего свинячьего племени, он был на удивление чист, скромен и тих, не вырывался из рук, не верещал, как под ножом, и тем самым сразу же понравился всем нам. Такой миляга!
Куда его? В хлев запереть пожалели — уж больно мал. Посовещавшись, решили оставить до утра дома. Папа отгородил фанерной доской угол на кухне; мама поставила туда глиняную чашку, налила молока, ополосков, накрошила хлеба. Почавкав, поросенок сиротливо приткнулся к стенке и затих.
Я спал в комнате на полу за большим чертежным столом, где по воскресеньям и вечерам в будние дни работал отец
Среди ночи я внезапно проснулся. Кто-то осторожно подталкивал меня в бок. Поросенок! Ему было скучно одному. Его же взяли от матери, от братишек. Он толкнул дощечку, повалил загородку и отправился бродить по дому — искать родственную душу... и нашел меня.
Малыш очень обрадовался нашей встрече. Радостно накручивая коротеньким крючочком-хвостиком, он обошел вокруг моей постели, потыкался там, тут, затем подковырнул носом край одеяла и подлез ко мне. Он был такой тепленький, ласковый, трогательный, так доверчиво привалился ко мне, что это сразу подкупило меня. Я не стал гнать его, и он скоро угомонился.
Он согревал меня, а ему было тепло от моей близости. Засыпая, он еще долго едва слышно похрюкивал, словно хотел сказать: «Ах, как хорошо, уютно... а мне было так одиноко и грустно...»
Так, прижавшись друг к другу, мы и уснули.
Утром сквозь сон я услышал разговор родителей.
Куда он девался? — растерянно-сердито говорила мать.— Не сквозь пол же провалился?!
Ничего не понимаю,— ворчал отец.— Ты, наверное, во двор ходила, дверь не заперла плотно, он и выбежал...
Никуда я не ходила...
Тсс, смотри! — прервал отец, показывая в мою сторону.
Я пошевелился, одеяло сползло с меня, и... представляете такую картину? Лежит их сынок, голова на подушке, а рядом, нос к носу, на подушке же, свинячье рыло. Розовый «пятак» почти упирался в мою щеку... Да, поросенок хорошо устроился и, успокоенный, сладко всхрапывал во сне.
— Ну и ну,— только и смогла произнести мама, удивленно покачав головой.— Вот и попробуй найди его. Видали приятелей?
Да уж, приятели что надо.
Поросенка стали кликать Яшкой. Через неделю
Спал Яшка удивительно крепко, как настоящий младенец. Спящего поросенка можно было перекладывать с одного места на другое, приподнимать и опускать. — он не просыпался, иногда лишь сонно хрюкал. Случалось, во время сна я клал на него руку, ногу, раз сильно придавил всем телом — ничего! Яшка принимал все как должное. Возможно, ему это даже нравилось.
Яшкино пребывание в доме затянулось. Во двор, к другому домашнему скоту, поросенка не выпускали; он гулял лишь в небольшом загончике в.саду под окнами, рылся там в земле, но был настолько опрятен и чист, что мои родители не противились нашему общению — разрешили нам дружить
Осенью мы переехали в город. К этому времени Яшка заметно подрос, теперь его определили во двор. Под сараем устроили небольшое стойло, настелили соломы, поставили деревянную кормушку- корыто. И кормили хорошо, сытно. Но поросенок скучал в одиночестве. Верещал, бился о доски, пробовал их грызть. Его часто выпускали. Он быстро освоился на новом месте и сообразил, куда ведут двери дома. Сунулся в одну из них — попал на кухню. Оттуда его изгнали сразу же. Тогда Яшка направился в другую дверь. Тут остановила лестница, которая вела на второй этаж.
Яшка долго нерешительно топтался на крыльце. Потом взобрался на одну ступеньку. Постоял, размышляя, что делать дальше. Влез еще на одну. На третьей ступеньке нога у него подвихнулась, он не удержался и с отчаянным визгом скатился вниз.
Однако норосенок оказался на редкость настойчивым и упрямым. Он повторил попытку. На сей раз ему удалось подняться на ступеньку выше. И — опять скатился вниз, пересчитав боками все ступеньки. Но это ничуть не обескуражило его...
Не знаю точно, сколько раз Яшке пришлось штурмовать лестницу. Знаю лишь, что с каждым разом он прибавлял по ступеньке, по две. И в конце концов добился своего — достиг верха и, похрюкивая, с довольным видом явился в комнату.
С этого дня Яшка стал часто наведываться в квартиру. Явится, обойдет все комнаты, потычется пятачком к одному, к другому... Чистоплотен он был просто на удивление, ни разу не позволил себе напачкать, поэтому его не гнали, а лишь вежливо просили убраться, когда приходило время выпроводить гостя восвояси.
Если почему-либо дверь оказывалась запертой, Яшка громко хрюкал, требуя, чтоб его впустили, пытался открыть ее сам, толкая своим пятачком; когда же ничего не помогало, ложился у порога и терпеливо ждал.
Однажды по дому разнеслась тревожная весть: Яшка заболел, забился под завозню и не выходит. Завозней у нас назывался дедушкин амбар с разным старьем еще дореволюционных времен. Под полом амбара имелось большое низкое пространство, куда легко было проникнуть со двора через дыру между бревнами и землей.
Яшка лежал под завозней, тяжело дышал и время от времени, совсем как человек, жалобно постанывал. Попробовали выманить едой — не действует. Позвалп знакомого фельдшера-ветеринара.
Фельдшер слазал под завозню, насобирав там на себя массу тенёт. У Яшки оказалась высокая температура.