У бабушки, у дедушки

Рябинин Борис Степанович

— Да у нас же без снаряда,— тоном знатока заявил кто-то из моих консультантов.— А без снаряда звука не бывает. Хоть и выстрелит, будет тихо...

Бух! Грохнуло, как из всамделишной пушки. Чурбак подскочил чуть не на полметра, «клетка» наполнилась сизым дымом, дым повалил во двор... Вот тебе и «не бывает звука!» Выскочил перепуганный отец. «Пожар?!» Опять попало рабу божьему («рабами божьми» называла всех людей наша бабушка)...

К ночи усиливался аромат цветущего душистого табака. С улицы доносились шаги запоздалых прохожих; до рассвета, охраняя мой сон, невидимый в темноте но двору тихо

бродил Томка. Изредка принимались орать кошки. Но даже они были бессильны разбудить меня.

Утром отец поднимал меня, подергав за шнурок, протянутый через весь двор. Другой конец шнура был привязан к медному колокольцу над моим изголовьем.

«Дзинь, дзинь! Вставай, вставай, соня! Пора!»—звонко выговаривал колокольчик. И тотчас начинал горланить петух. Он словно ждал этой минуты. Начинался день.

...Старый, наш старый милый дом. Я даже не знаю, жив ли ты еще, дом моей юности, стоишь ли по-прежнему на том же месте на углу, или тебя нет. Ты выглядел молодцом, когда мы виделись последний раз, но прошло уже столько зим и лет…

Отчий дом! Говорят. что и после того как мы перестали жить в нем, дом еще долго н упорно называли «рябининсккм»...

Тук да тук

Город Кунгур славился кожевенными заводами и сапожных дел мастерами. Одним из них был моя дедушка.

Сколько пар обуви было сделано трудолюбивыми дедушкиными руками, скольких людей он обул! И мастер он был не последний. Обувь из-под его рук выходила красивая и крепкая — знаменитая. Недаром кунгурские сапоги да баретки (женские туфли) вывозили на Нижегородскую ярмарку и даже продавали за границей.

Дедушка сидел на круглой, обтянутой кожей седухе, в кожаном фартуке, с засученными до локтя рукавами, обнажавшими его волосатые жилистые руки, держа деревянные гвоздики во рту, неутомимо, как дятел, стучал, стучал. Навертит шилом дырок в подошве, вставит в дырку гвоздик и ловко, одним ударом забьет, вставит — забьет, вставит — забьет. Гвоздики, как спички, только еще короче, а держат — не оторвешь. Тук да тук. глядишь, к концу недели опять готово несколько пар. В суббогу дедушка относил новые сапоги нж завод, сдавал их и получал деньги за работу. От него я узнал. «о такое подметки, стельки, головки, набойки, заготовки, дратва. научился и сам чинить обувь.

«Тук-тук, тук-тук»...— ралговаривал дедушкин молоток.

Как сейчас вижу . опущенные плечи и заросший мохнатый затылок. Дед сидит спиной к двери, перед ним на низком столике, среди разложенных инструментов — иголок, шильцев, молотков, .коробочек с железными и деревянными гвоздиками торжественно восседает кошка. У ног на полу лежит собака.

— Оля, Оля! — кричит дедушка, не оборачиваясь и продолжая стучать молотком, дедушка глуховат, и у него манера кричать во весь голос — мертвый услышит.

Появляется бабушка.

Почему-то он называл бабушку Олей, хотя настоящее имя ее было — Елена Ивановна. А дедушку звали Иван Михайлович.

— Обедать пора,— заявляет дедушка.

Он, высокий, кряжистый, входя в дверь, вынужден пригибаться, не то ударится лбом о притолоку. А бабушка сухонькая, маленькая, сгорбленная, в платочке, и суетливая — беда. Всегда готова услужить, что-то принести, сделать, подать.

Дедушка встает, аккуратно снимает и кладет фартук, моет руки и садится за стол

в большой комнате. Туда же переходят хвостатые спутники, а бабушка проворно орудует у русской печи заслонкой и ухватами. Прихватив тряпкой, тащит горячий горшок со щами, потом — кашу...

Отобедали — снова за работу.

Иногда, в хорошем расположении духа, дедушка поет. Певец он неважный, и песня всегда одна и та же:

Звонит звонок в тюремном замке,

Ланцов задумал убежать...

«Кто этот Ланцов и откуда он задумал убежать?» — размышлял я, слушая дедушку. Какой он, Ланцов? А дедушка тем временем повторял своим грубым голосом, наверное, уже в тысячный раз:

Звонит звонок в тюремном замке...

«Тук-тук, тук-тук...»

Скучно, наверное, сидеть вот так, день-деньской, зажав между колен заготовку, насаженную на чугунную «ногу», и без конца заколачивая гвоздочки в толстую дубленую подошву или протягивая вощеную дратву через упрямую шагреневую кожу...

А может быть, и не скучно: мастер любит свое дело. А кроме того, если не работать — что есть будешь?

Вот так они и жили. Дедушка целые дни чеботарил — тачал, сбивал сапоги, бабушка стряпала и кормила дедушку.

В будни и праздники

Такой порядок нарушался лишь в большие церковные или, как тогда говорили, престольные праздники. Накануне начиналась генеральная приборка. Дедушка собирал и прятал все инструменты, мазал волосы деревянным маслом. Бабушка мыла и скребла пол, окна, двери, расстилала чистые половики, такие чистые, что на них ступить было страшно, прыскала пихтовым маслом, вооружившись перышком, мазала им все углы и щели, залезала под столы, диван. Над оконными карнизами развешивала веточки пихты, запах пихты разносился го всему дому, казалось, пахло лесом.

В праздники обязательно стряпали пельмени. Приходили гости — родня, знакомые. Ели помногу и долго, похваливая стряпуху. Дедушка насытится и кричит:

— Оля! Не надо, не надо больше, я наелся!

Это была не шутка. Дедушка, всерьез считал: раз он сыт — так и другие должны быть сыты. Зачем варить лишнее варево пельменей. Лучше оставить для другого раза, А гости тут же сидят и слышат.

Многое у дедушки было не так, как у других. Меня, например, удивляло, что, сходив в баню, он после этого долго и основательно умывался холодной водой — вроде как смывал банный дух; летом, даже в сильную жару, ходил в валенках — больших, красных, с узорами, на подшитой толстой подошве и с загнутыми кверху носами, такие валенки продавали только на ярмарке. И теперь, когда я вижу такие валенки — а увидеть их сейчас можно лишь в музее, передо мной сразу встает мой дедушка...

На все фасоны

Говорят, человек узнается по его отношению к слабейшему. Если эта примета верна, то дедушка мой был лучший человек на свете. Представляете? Восемь живых тварей кормили его мозолистые руки. Четыре собаки и четыре кошки.

В те времена в каждом дворе была собака, а в доме кошка, да не одна, а у наших стариков имелись еще и свои причины водиться с четвероногими. Бабушка Елена Ивановна была третьей женой у дедушки Ивана Михайловича (первые две умерли), своих детей у нее не было, дедушкины дети давно выросли, обзавелись собственными семьями — а должен человек кого-то опекать, о ком-то заботиться, чувствовать, что он кому-то нужен!..