У Червленого яра
Шрифт:
«Эх, что она сейчас делает, в избе спит или все ж в погреб залезла, как велел? А ежели кто набредет да увидит, пусть и не те, дружинные, а свои, местные, ведь обидеть могут. Нет, свои не решатся, знают, любому кишки выпущу, а вот залетные, мало ли сейчас народу по лесам бродит, дело к осени — ловчих много. Зря я ее с собой не взял, вряд ли гоньба[1] до сих пор на Савале сидит, уже давно двинули дальше. А Усладу в повой можно было обрядить да за молодуху свою выдать, мол, с Хопра привел. Чего ж такого? Что я ожениться не могу? Может, вернуться?»
Но поворотить тяжелый
— Эй, добрая хозяйка, принимай гостя! — громко окликнул Миронег.
Старая Лещиха, перебиравшая под навесом крупу, вскинула голову, сощурилась, рассматривая вошедшего, и радостно всплеснула руками:
— Мироша! Мироша, соколик наш, залетел бабку проведать, — запричитала она, тяжело поднимаясь.
Миронег поспешил хрупкой старушке на подмогу, подал клюку, попытался повести, поддерживая под локоть.
— И сама могу пока, — со смехом отпихнула его руку хозяйка. — Эй, Купава, ставь пироги, Мироша наш пожаловал.
Грузная тетка Купава, выскочила на порог, охая и ахая, бесцеремонно сволокла в охапку Миронега большими рукам, расцеловывая в обе щеки:
— Наконец-то, добрый молодец, и про нас вспомнил.
— И не забывал.
Миронег начал выкладывать из большой корзины гостинцы: горшки с медом, солонину, вяленную рыбку.
— Ой, балуешь нас, Мироша, — скрюченными пальцами распечатала крынку с медом Лещиха, понюхала, тыкаясь маленьким острым носом, макнула хлебную корку, подняла янтарную каплю на свет. — Хорош, как у братца был, не хуже, — вздохнула она, отставляя подарок.
— Да нет, пока не дотягиваю, — скромно отозвался Миронег, но похвала была приятной.
Обед Купава расстаралась, приготовила на славу — пироги с творогом, язык проглотишь, кисель наваристый, да чарочку хмельную поближе пододвинула к дорогому гостю.
— Какие вести у вас там? — подсели по обе руки от Миронега обе женщины.
— Да какие у нас там вести, — отмахнулся он, пережевывая. — Все по-старому. Погреб расширил, в бане бревна прогнившие поменял, а за ягодами подался, пока собирал, дощаник умыкнули.
— Не нашел? — всполошилась Лещиха.
Миронег отрицательно покачал головой.
— Вот ведь людишки пошли, — в сердцах хлопнула ладонью по столу Купава, — до чужого жадные.
— И как руки на чужое добро не отсохли, — поддакнула старушка. — Бери Мироша, еще пирожок, отощал. Женки-то нету, кормить, — сокрушенно покачала она головой.
— А вот у Горяты дочка на выданье, — повела Купава привычный разговор.
— А у вас какие вести? — перебил Миронег.
— Ох, Мироша, нешто тебе не хочется сыночка своего на руках подержать? — не собирались отставать женщины.
— У Радяты вон женка есть, да пятая девка уж в колыбели кричит, — фыркнул Миронег. — Мне тут Елица заказов назадавала, — небрежно произнес он, но почувствовал, что шея загорелась от румянца, — купи, говорит, к зиме: душегрею, на лисьем меху, повой новый, убрус шерстяной, валенки, рукавички, и еще поневу бы новую и рубах пару. Не ведаете, у кого бы поспрошать?
— А к чему это
— Радята, он, конечно, не ловчий, — задумчиво проговорила и Лещиха, — но ты-то им лис десятками по осени носишь, чего ж она душегрею сточать себе не может?
Мирона подперли к стенке, надо как-то выкручиваться. Сам виноват, надо было не у своих, а у баб на торгу спросить.
— Так, это Елица гостинец собрать на Хопер хочет, родне там какой-то. У вас-то ладнее мастерицы делают. Прихвастнуть, что сама, дескать, сделала, должно, желает. Я не ведаю, сказали — прикупи, мне-то какое дело.
— Да уж, наши-то додельницы, — горделиво вскинула голову Купава. — Найдем, чего ж не сыскать.
— У вас-то у самих какие вести? Может, чего стряслось? — повел от скользкой темы Миронег.
— Ой, да что у нас-то тут стрястись может, — отмахнулась Купава, — одно и то же, круговерть одна. Третьяк вот зерно в амбаре ворошит, к вечеру явится.
— Не оженила внука-то еще? — подмигнул Миронег.
— Сперва тебя пристроим, а там уж и за него возьмемся, — тетка хитро прищурила глазки.
— Ну, а больше никаких вестей у вас? — снова развернул беседу гость.
— Ничего у нас, вот в Рассошках…
— Да как же — ничего? — перебила невестку старушка. — А сам князь Ингварь два месяца назад проплывал, с мужами своими, на лодьях расписных. Не в каких-то там Рассошках, у нас ночевать изволил. Важный такой, княжич с ним молоденький был. А кмети их сказывали, что на княжий сход к стольной Рязани плывут, братья двоюродные покликали. Так Ингварь для себя наш Червленый яр требовать станет.
— Да-да, был, — согласно закивала головой Купава. — К вам-то причаливали?
— К усадьбе моей причаливали, двух козлов моих сожрали, жирные козлики были, — усмехнулся Миронег.
«Выходит, он не за княжьей долей, а за поддержкой вервей наших приплывал, — поджал губы Миронег, — хорошо меня тогда Бог отвел, грех на душу не дал взять».
— А! — вспомнила еще Купава. — Так еще ж давеча душегубку здесь искали.
— Что? — Миронегу показалось, что его стукнули пыльным мешком по темечку. — Кого? — севшим голосом переспросил он.
— Душегубку, — наклонилась к нему Купава. — Челядинка княжну пронскую зарезала.
— Зарезала, — побормотал Миронег, чувствуя озноб.
Гость потянулся к хмельной чарке и осушил одним глотком, нервным жестом утирая усы.
— Купава, да подлей, подлей еще, — засуетилась Лещиха. — Грядет Страшный суд. Где ж это видано? Да разве ж такое когда раньше бывало?
— А чего гоньба еще сказывала? — белыми губами проговорил Миронег.
— Да так, не объявлялась ли девка здесь, смуглая, на поганую похожа? Наши головами замотали — не ведаем ничего. Так и не было тут никакой девки, откуда ей взяться?! А рязанские осерчали, мол, врете все, ваш Щукарь ее прячет, а она душегубка, саму княжну пронскую зарезала. А какой Щукарь, ежели этот буян со всеми тут перессорился, да его старейшины прочь прогнали, уж с месяц как к Вороножу подался, да и не было с ним никакой девки.