У Червленого яра
Шрифт:
«Завтра решу, утро вечера мудреней, спать уж пора». Он поднялся, снял с веревки свое одеяло, накинул на плечо и пошел к сеновалу. В спину задул сырой осенний ветер, к ночи жди дождь.
— А чего это я как сиротинка должен на дворе дремать, — вслух громко проговорил Миронег, — коли в избе не какая-то чужая дева, а своя жена спит.
Он резко распахнул двери и вошел в освещенную тусклой лучиной клеть. Услада, поджав ноги, сидела в уголочке лавки. Повоя на голове не было, на плече лежала девичья коса. От стука двери девчонка резво вскочила на ноги, виновато посмотрев на Миронега. «Уж так я раскаиваюсь», —
Миронег, не проронив ни слова, прошел к своей лавке, кинул одеяло и, бросив суровый взгляд на птаху, задернул полог, отгораживаясь. Стащив надоевшие сапоги, он улегся на одеяло, заложив руки за голову и уставившись на матицу. За пологом послышалось легкое движение, а в свете лучины обрисовался девичий силуэт.
— Может, подушечку подать? — робко предложила Услада.
Миронег упрямо смолчал.
— Я то случайно сотворила, — добавила шалунья очень жалобно, — случайно как-то само вышло.
Миронег только хмыкнул — ну да, случайно к коробу метнулась да повой на голову приладила.
— И совсем я тебе в жены не набиваюсь, чтоб ты там не думал, — добавила Услада уже резче, без смирения. — Что ж у меня и гордости, что ли, нет? Да я же тебя спасти хотела… от греха удержать. Пришел дедушка, на вид благонравный, почтенный муж, а такой-то срам предлагать стал.
Миронег видел, что за пологом возмущенно всплеснули руками.
— Да ежели бы ты ему сразу твердо отказал, постыдил за речи срамные, так я бы и не выскочила. А то ведь видно же было, что…
— Что? — резко отдернул полог Миронег, и они оказались лицом к лицу, сверкая друг на друга очами.
Услада поспешно отступила, наверное, покраснела, да против света сложно было разобрать.
— Что речам льстивым с отрадой внимаешь, — с вызовом кинула она, привычно отворачиваясь, чтобы расчертить воздух косой, — любы тебе речи его ядовитые.
— Так ты меня, грешного, спасала? — с нарочитым удивлением проговорил Миронег.
— Д-да, — кивнула Услада, продолжая показывать ему спину.
— А я-то, недогадливый, уж решил — приревновала, — промурлыкал Миронег с легкой издевкой.
— Вот еще, — фыркнула девчонка.
Злая потеха пришла на ум.
— Так мне ж тебя отблагодарить надобно, что так-то о душе моей печешься, от такой срамной беды уберегла, — смиренно произнес шутник, пряча ухмылку, — честь мою защитила.
— Не надобно благодарности, — милостиво повернулась Услада, — я ж так, просто.
— А я все ж поблагодарю, — Миронег быстро шагнул к птахе, взял ее лицо в большие ладони и припал к губам поцелуем.
Как давно он с девками не целовался, Нежка не в счет, там другое, а вот так, чтоб сердце обмирало, да воздуха в груди не хватало. Услада растерялась, не брыкалась, но и не липла. А Миронег хотел чмокнуть ее торопливо, чтоб зарделась, да и улечься спать, а пташка потом пусть себе ворочается, да думки разные думает, к чему он ее приласкал, чтоб также неспокойно ей было как ему давеча. Но вот отступить как-то не получалось, жажда толкала все дальше, а девичьи губы звали. И пахло от нее маняще, дурманом, до головокружения. Как Миронег раньше того не чуял? Нет, не надобно, блажь.
Он отпустил ее и сбежал за спасительную холщевую стену. И кто теперь будет всю ночь ворочаться
В избе установилась тишина. Оба молчали. Миронег знал, что ежели сейчас решится, то она не отпихнет, хотя бы из благодарности, что спас, руку помощи протянул. Потешатся, а что потом? Сейчас ей нужно выжить любой ценой, от того и Нежку выталкивает, как кукушонок, подкинутый в чужое гнездо. Двоим-то тесновато будет. Да захочет ли потом остаться с Миронегом, не пожалеет ли, что обрекла себя на жизнь в глуши, в постоянных трудах и лишениях. Может, отогреется у него, как раненная зверушка, а по весне затоскует да попросится вон. В Пронск уж нельзя, так и другие грады есть, где можно пристроиться да прежнюю жизнь начать, не в княжеских хоромах, но все же. Что может предложить бортник изнеженной девчонке? Все повторяется, как дурной сон, по новому кругу. Не умеет Миронег баб выбирать, тянет на бедовых, и даже душегубство для него уж не помеха.
— Не целуй меня больше, — в звенящей тишине прозвучал повзрослевший голос Услады, — беду на тебя навлеку. Не хочу, чтоб с тобой что-то случилось, ты хороший.
Значит она тоже для себя что-то решала, обдумывала.
— За что ты ее сгубила? — тихо спросил Миронег.
— Замуж по любви хотела, — сама усмехнулась своей наивности птаха.
— Любила его?
— Не успела полюбить, а могла бы. Откуда ты все ведаешь? — Миронег услышал, что она села на лавке.
— В Большой верви сказали, там гоньба была, ищут тебя. К Ингварю в Воронож искать подались.
— Ингварь уж наверное знает, — пробормотала Услада, — кто-то ему и без меня сказал, не может быть, чтоб только я, как все было, ведала. Ну, ведь не может такого быть, там же много людей было, кто-то же ведь доскакал, предупредил, — она разволновалась, по полу послышался топоток босых ног.
Миронег поднялся, отодвинул полог.
— Ну, чего всполошилась? Не найдут они тебя здесь, я что-нибудь придумаю. Сумею тебя защитить, — он осторожно приобнял ее за плечи.
— Ведь ему и без меня все скажут, верно? — выдохнула Услада. — Зачем же мне туда, на погибель? Ингварь не поверит, он меня ему выдаст. В такое нельзя поверить, я бы сама не поверила, никогда бы не поверила. А в нем бесы сидят, боюсь я его, до дрожи боюсь. Знаешь, мне иногда мерещится, что он за спиной у меня стоит. Повернусь, а нет никого, и так страшно становится.
— Не бойся, нет здесь никого. Не нужно тебе к Ингварю, — обнял ее Миронег, — видел я того Ингваря, себе на уме, подальше от таких держаться надобно.
Услада доверчиво положила голову ему на грудь, прижалась крепче. Миронег шумно выдохнул, снова пьянея.
— Сама уж пропала и тебя сгублю, — простонала Услада.
— А я пропасть не боюсь, — твердо отозвался Миронег.
Девичьи руки сами наклонили его голову ниже, а мягкие губки коснулись обветренных губ. Колесо страсти завертелось по нарастающей, опрокидывая за одно все зароки и доводы рассудка. Миронег сгреб чаровницу в охапку и увлек на свою лавку. Да какая же птаха медовая, сладкая… нежная, и только его. Не было у нее ни того, в кого влюбиться хотела, ни князя, ни боярина, а лишь лесной бортник, которому сама отдалась по доброй воле. По любви ли? Да об том сейчас думать недосуг.