У дороги
Шрифт:
— Какая она красивая, роща, — сказала она.
Она поглядела вдаль, на залитую солнцем дорогу.
— Там подальше межевой камень, — сказала она. Потом снова залюбовалась полями, лугами, чистым небом.
— Да, — сказала она, и голос ее был едва слышен, — как здесь красиво…
Мария украдкой утирала слезы…
— Но листья уже облетают, — сказала Катинка. Она повернулась и несколько шагов прошла одна.
Они вошли в сад.
Катинка умолкла. Они спустились через лужайку к беседке.
— Бузина, —
— Здесь я хочу посидеть, — сказала она.
Мария укутала ее одеялами, и она, поникнув, молча глядела на залитый солнцем сад.
Лужайка была усыпана желтыми листьями с вишневых деревьев, на розовых кустах еще доцветали несколько мелких роз.
Мария хотела их сорвать.
— Не надо, — сказала Катинка. — Жалко, пусть цветут. Так она и сидела на скамье. Губы ее шевелились, точно она шептала что-то.
— Хус, бывало, любил здесь сидеть, — сказала Мария. Она стояла у скамьи.
Катинка вздрогнула. Потом сказала с тихой улыбкой:
— Да, он пришел бы посидеть сюда. Они пошли обратно.
У калитки Катинка постояла немного. Оглянулась в сторону сада.
— Кто будет здесь гулять теперь? — сказала она.
Она очень устала. Она тяжело оперлась на руку Марии, а в прихожей ухватилась за стенку.
— Открой дверь во двор, — попросила она. — Мне хочется видеть лес.
Она подошла к двери, прислонилась к дверному косяку и с минуту глядела на лес и дорогу.
— Мария, — сказала она, — и еще я хочу посмотреть на голубей.
С этого дня Катинка больше не вставала. Силы быстро оставляли ее.
Вдова Абель принесла ей винное желе.
— Оно так освежает, — сказала она. Она сквозь слезы глядела на Катинку.
— И лежите вы тут одна-одинешенька, — сказала она. Фру Абель решила прислать к Катинке Луису-Старшенькую.
— Моя старшенькая ни дать ни взять сестра милосердия, — сказала фру Абель, — настоящая сестра милосердия…
Днем явилась Луиса-Старшенькая — она расхаживала на цыпочках в белом переднике. Катинка лежала так тихо, должно быть, спала… Луиса-Старшенькая накрыла на стол и приготовила кофе.
Во время завтрака дверь в спальню притворили… Бай был благодарен от души. Вдова утирала слезы.
— Друзья познаются в беде, — говорила она.
После обеда приходила фру Линде и садилась у постели с вязаньем. Она рассказывала всякую всячину обо всех жителях прихода, о себе и о своем Линде.
Под вечер за женой заходил старый пастор, и старики еще немного сидели вдвоем в сумерках у постели.
Разговору только и было что об Агнес.
— Линде просто жить без нее не может, — говорила фру Линде. Сама она с утра до вечера втихомолку проливала слезы о дочери.
— Что поделаешь, матушка, в ней вся моя отрада, — говорил старый пастор.
— Вот увидите, она приедет, — говорила Катинка.
— И останется старой девой. — В руках фру Линде мелькали спицы.
Мысль, что Агнес останется «старой девой», не давала фру Линде покоя.
Они болтали о том о сем; перед уходом старого пастора угощали стаканчиком черносмородинной настойки.
— Хороша, — говорил старый пастор, — и в голову не ударяет.
И старики ковыляли домой по темной осенней дороге.
Бай частенько отлучался из дому.
— А что, если мы сыграем партию в ломбер? — говорил Кьер. — Тебе надо развеяться, старина.
— Твоя правда, дружище Кьер. — Бай подносил руки к глазам.
— Хотя бы раз в неделю, — говорил он. — Спасибо тебе… Спасибо за дружбу. — Растроганный Бай хлопал Кьера по плечу. В последнее время Бая было очень легко растрогать.
Он уходил из дому и до поздней ночи играл в ломбер. Возвращаясь домой, он будил Катинку — не мог же он заснуть, «не узнав, как она себя чувствует».
— Спасибо, хорошо, — говорила Катинка. — Тебе было весело?
— Какое уж тут веселье, когда ты лежишь больная, — отвечал Бай. Он сидел у постели и вздыхал до тех пор, пока Катинка не просыпалась окончательно.
Тогда он говорил ей: «Спокойной ночи».
— Спокойной ночи, Бай.
Когда днем Мария отлучалась из дому, дверь в контору Бая оставляли открытой. Катинка с постели прислушивалась, как постукивает телеграфный аппарат.
— Ни минутки-то он не отдохнет… — говорила она. — Чего только не сообщает.
— Бай, — окликнула она. — Это сюда, местная… Бай громко выбранился в конторе…
— Точно. — Он подошел к двери спальни. — Будь я проклят, если это не пастору.
— Пастору? — Катинка села на постели. — Должно быть, от Агнес, — сказала она.
Бай ничего не ответил и стал метаться как угорелый. Он то хватал синий карандаш, то искал мундир, так его и не надев, второпях записывал телеграмму, записал неправильно и изорвал ее в клочки.
— Бай, — сказала Катинка, — так это вправду от Агнес…
— Да, будь я проклят…
Бай сам умчался относить телеграмму незадолго до прихода вечернего поезда.
Баю еще ни разу не приходилось видеть, чтобы люди были так счастливы. Старики то смеялись, то плакали.
— Господи…. неужто это правда… Господи… неужели правда…
— Ну да, матушка… Да… — Старый пастор старался держаться спокойно.
Он шикал на жену и гладил ее по голове. Но потом молитвенно сложил руки.
— Нет, — сказал он, — это слишком большое счастье. — И заплакал сам, утирая слезы бархатной ермолкой.