У каждого свое проклятие
Шрифт:
Пирогов опять тяжело поднялся со стула и предложил выпить чаю, потому что во рту у него пересохло, да и голова стала тяжелой.
– Горячего мне надо и сладкого... Иначе... В общем, и вам не повредит... У Маши и пироги есть, и варенье...
– Послушайте, Константин Макарович! Какой тут чай! Вы мне такие вещи про отца рассказываете...
– Саша, Константин Макарович уже немолод. Видно же, что ему тоже нелегко дается этот разговор, – поддержала Пирогова Марина и обратилась к нему, тоже поднявшись из-за стола: – Давайте я вам помогу. Согреем чаю и действительно все слегка перекусим.
Отец Дмитрий тоже вызвался помочь, и они с Мариной сервировали чайный стол. Все то время, что
Саша пить чай не мог. Он сделал несколько глотков из изящной чашки с ирисами, раскрошил в блюдечке кусок пирога с капустой и, еле дождавшись, когда Константин Макарович опустошит чашку, сразу спросил:
– Ну и что же дальше? Мой отец был вором?
– Я не говорил этого, Саша, – отмахнулся Пирогов.
– Ну... и как же он тогда объяснил вам происхождение этих камней? Так и продолжал настаивать на наследстве?
– Он не просто продолжал. Он предоставил мне доказательства.
– То есть? – Александр подался к нему всем корпусом.
Марина тоже замерла с куском пирога у рта, а отец Дмитрий чуть не пролил на стол чай.
– Иван показал мне письмо, которое нашел в материнском архиве после ее смерти, – сказал Константин Макарович.
О чем было написано в этом письме, Саша не смог даже спросить, но этого и не потребовалось. Пирогов сам стал рассказывать дальше:
– Это письмо тетя Дуся специально написала сыну в конце жизни, понимая, что все ее вещи перейдут по наследству к нему, и Иван обязательно его прочтет. Письмо, я вам скажу, не простое. Она... в смысле... тетя Дуся была не очень образована, а потому писала жутчайшими оборотами... Но общий смысл я уловил четко. В письме как раз и шла речь о семейном проклятии...
– Что именно?! – почти в один голос выдохнули Александр и Марина.
– А именно... В общем, история произошла давно, в тридцатых годах прошлого века... Хотя... для нас для всех он не такой уж и прошлый... Самый что ни на есть настоящий... Ну да не о том речь! Так вот: Евдокия жила тогда с родителями и двумя братьями Федором и Матвеем в селе... кажется... Окуловка. Во время коллективизации и раскулачивания к ним в село нагрянули милиционеры из города, которые громили и грабили храмы, борясь с опиумом для народа, то есть с религией. Заодно вместе с председателем, который был из тех самых знаменитых двадцатипятитысячников, они должны были очередной раз пробежаться по дворам с целью выявить сокрытие излишек хлеба и... прочего... Семейство Евдокии подобных гостей не боялось, поскольку было первой на селе голытьбой, то есть угнетаемым элементом. Экспроприировать у них было нечего: ни добра, ни хлеба, ни живности. И местной попадье, матушке Пелагее, не пришло в голову ничего лучшего, чем отнести к ним серебряную церковную утварь, какое-то ценное Евангелие, еще там что-то... Всего я не запомнил. А еще она принесла свою собственную шкатулку, которую, когда она была в девках, вроде бы заполнил драгоценностями папенька, купец какой-то там гильдии. Она хранила ее для своей дочери на тот случай, если та выйдет замуж за человека светского... да и вообще... на черный день это добро тоже не помешало бы... Пелагея просила все это сохранить, а в качестве платы за риск предложила половину драгоценностей из своей шкатулки...
– Фу-у-у... – облегченно выдохнул Александр. – Прямо груз упал...
– Погодите,
– Совершенно верно, – поддержал ее Пирогов. – Рано ты, Александр Иванович, обрадовался. В тот день действительно никто к ним в хибару даже не заглянул. Председатель не посоветовал. Так что... родственнички твои церковное добро и поповские драгоценности сохранили в полной неприкосновенности, но...
– Что «но»? – выкрикнул Толмачев.
– Но не отдали, когда представители советской власти обратно в город уехали.
– Как не отдали?
– А так! Не отдали, и все! Ничего, мол, не знаем... никаких драгоценностей не только не брали, но и не видели... И посоветовали попадье, как сейчас говорят, особо не выступать, а то ведь милиционеров можно и вернуть, если что... В общем, за это муж Пелагеи, отец Захарий, и проклял семейство Евдокии, похоже, как в книгах пишут, аж до седьмого колена.
– Послушайте, Константин Макарович, а не сочинили вы это... от скуки? – возмутился Саша. – С какой стати мой отец стал бы показывать вам такое компрометирующее письмо?
– Ну... Ивана-то оно не компрометировало. Это же не он припрятал чужие ценности.
– Вашу, Саша, бабушку Евдокию, похоже, это тоже не должно компрометировать, – поспешила хоть как-то успокоить Толмачева Марина. – Она во времена раскулачивания наверняка ребенком была.
– А вот тут вы ошибаетесь, – возразил ей Пирогов. – Она именно потому письмо Ваньке и оставила, поскольку в конце жизни мучилась тем, что они совершили. Конечно, попадья оставляла ценности родителям Евдокии с братьями... простите... имен я не запомнил... Но они, то есть родители, часть вещиц сразу продали, чтобы немного поправить свое хозяйство. Так... слегка... чтобы в глаза особенно не бросалось. Остальное решили поделить между детьми, которые тогда были вообще-то и не такими уж малолетками. Им уж было лет по двадцать с небольшим. Вполне достойный возраст для принятия определенных решений.
– Вы думаете, что они принимали какое-то решение? – опять встрепенулся Саша.
– Не думаю. Знаю. В письме четко было обозначено, что только младший брат Федор был возмущен поступком родителей. Он доносить на них никуда не пошел, но от своей доли отказался, а потому то, что ему причиталось, Евдокия и Матвей поделили между собой.
– Так вот почему Федор предупреждал Галину Павловну не связывать свою жизнь с сыном Матвея Епифанова! – всплеснув руками, воскликнула Марина.
Александр Толмачев выскочил из-за стола так стремительно, что в сторону отлетел стул. Саша подскочил к отцу Дмитрию, схватил его, что называется, за грудки и с отчаянием в голосе крикнул:
– Димка, гад! Ты это знал и ничего не сказал! Наши дети гибнут... А ты... Негодяй!
Марина тоже смотрела на красавца мужчину уже с ужасом и неприязнью. Похоже, он рассказал ей далеко не все, что знал. Отец Дмитрий между тем отцепил от своего джемпера руки Александра и спокойно сказал:
– Не знал я, Саша.
– Врешь, паразит! У самого ни жены, ни детей, а мы... У меня, ты знаешь, сыновья пропадают! Ты, бездетный, даже представить не можешь, что это такое!
– Да, ты прав, я, к сожалению, бездетный, но это вовсе не означает, что не могу понять вашего горя, – невозмутимо ответил отец Дмитрий. – Я же уже говорил и Марине Евгеньевне, и тебе, что узнал о существовании семейного проклятия совсем недавно. А о том, что оно, похоже, обошло моего деда, который отказался присваивать чужие ценности, вообще только сейчас понял. Честно говоря, я даже подумывал, что мне не удалось создать семью именно из-за этого проклятия. Но даже если бы не считал себя заинтересованным, все равно сделал бы то, что сделал.