У каждого свое проклятие
Шрифт:
– И что же ты такого сделал?! – все еще на грани истерики выкрикнул Саша.
– Для начала я хотел выяснить, где находилась эта Окуловка, но... в общем, не осталось никаких сведений. Даже на фотографии... – Отец Дмитрий перевел глаза на Марину: – Помните, Марина Евгеньевна, я вам ее показывал? Даже на ней не написано, где семья фотографировалась. Только год, и все... А после того как поговорил с Татьяной, я сделал запрос в Епархиальный архив об отце Захарии из села Окуловка.
– И что?
– Пока ничего, но... Этих Окуловок в России – пруд пруди. И еще Акуловок...
Отец Дмитрий опять сел на свой стул и обратился к Пирогову:
– Константин Макарович, а как вы объясните тот факт, что Татьяна была в курсе всего? Откуда она знала и имя Захария, и Пелагеи?
– Да... все очень просто... – махнул рукой Пирогов. – Когда мы разговаривали обо всем этом с Иваном, Маша как раз собиралась нашу подопечную купать. Она ходила из ванной комнаты в Татьянину и обратно несколько раз, не запирая дверь. Вот та и ускользнула. С тех пор началось: цыпки да цыпки. Но... – Константин Макарович обвел всех присутствующих глазами, – Машенька не в курсе. Я ничего ей не рассказывал про драгоценности, поэтому она действительно не знала, о чем Татьяна выкрикивает.
– Неужели Марию Петровну ни разу не заинтересовали имена Захарий и Пелагея? – удивился отец Дмитрий.
– А вот представьте, что Татьяна при нас только пару раз произнесла имя Пелагея, и все! Разве поймешь, что у этих сумасшедших в голове! Машенька спросила меня, не знаю ли я, о какой Пелагее идет речь. Я сказал, что не знаю. Маше даже в голову не пришло, что я от нее что-то утаиваю. Мало ли что Татьяна выкрикивала. Порой такую несуразицу несла...
– Ваша жена даже не спрашивала, зачем приезжал Иван Толмачев и о чем вы с ним разговаривали?
– Ну... почему же... Я рассказал ей про Татьяну... что она все-таки не моя дочь... Сказал и то, что Иван обещал увеличить плату за ее содержание, если мы все-таки согласимся за ней ухаживать.
– И Мария Петровна согласилась?
– А почему бы нет?! Деньги еще никому не мешали, тем более что к Татьяне мы уже привыкли... особенно она привыкла, Машенька...
– Вы, значит, продали сапфировое колье? – опять спросил отец Дмитрий.
– Нет. Продавать я наотрез отказался. Где бы я его продал? У меня и связей таких нет. Не в ломбард же такую ценность нести... Я сказал Ивану, что возьму только деньгами.
– Ну и?
– Ну и он уехал. А потом вернулся с большими деньгами. Очень большими. Собственно, дом на эти деньги был достроен... по-другому, в общем... в два этажа, с пристройками... И машина куплена... Ну... сначала, конечно, другая, не та, что вы сегодня видели... Не думаю, что вам есть за что меня осудить.
– Да мы и не за этим приехали, – сказала Марина.
Пирогов, взглянув в глаза Марине, усмехнулся:
– А я ведь сразу тогда понял, что вы с Александром пытались обвести меня вокруг пальца. Я очень хорошо знал его отца, Ивана, а потому был в курсе того, что ни у каких родственников не может быть к нему имущественных притязаний.
– Почему же тогда не вывели нас с Сашей на чистую воду? – удивилась она.
– А зачем мне это нужно? Мы с Машей вас ни в чем не обманули.
– Ничего себе: кое о чем!! – опять возмущенно воскликнул Александр. – Речь идет о проклятии, а ему – «кое-что»!!
– Действительно... Константин Макарович... это как-то... – проговорила Марина.
– Я не воспринял это всерьез. Проклятие... Бабкины сказки какие-то... – улыбнулся Пирогов.
– Ничего смешного не вижу! У меня дети гибнут!!! – прорычал Саша и вцепился обеими руками в рубашку пожилого мужчины.
Отец Дмитрий с трудом оторвал его пальцы от фланелевой ткани и усадил брата обратно на стул.
– Ну... не знаю... – пробормотал Константин Макарович. – У меня вот детей нет... и без всякого проклятия...
– У каждого свое проклятие... – заметил отец Дмитрий. – А проклятие священника – это вообще очень серьезно... если, скажем, анафема... Константин Макарович, а Иван Толмачев не рассказывал вам, живы ли сейчас какие-нибудь родственники Захария и Пелагеи из села Окуловка? Можно ли их как-нибудь найти? И еще... Остались ли хоть какие-нибудь их вещи? Может быть, хоть церковные?
Константин Макарович пожевал губами, допил из чашки совершенно остывший чай и сказал:
– Иван Толмачев оставил мне письмо... для сына...
– И вы... до сих пор... – прошептал побелевшими губами Саша. – Да как же вы могли...
– А вот так и мог! Ванька мне сказал, чтобы я это письмо отдал Александру только в том случае, если он о нем спросит.
– Как же я мог спросить, если о нем не знал... Ерунда какая-то... – все так же растерянно проговорил Александр и беспомощным взглядом обвел собравшихся за столом.
– Я тоже спросил Ивана, как сын может спросить о письме, если не знает, что оно для него написано.
– Ну и что он ответил? – выдохнула Марина.
– Он сказал, что письмо особое... то есть оно понадобится Сашке только в том случае, если проклятие и впрямь существует. Понимаете, сам Иван тоже не очень в него верил. Конечно, в его семье происходили несчастья, но их было не больше, чем у других. Я его об этом спрашивал. Ванькины дед с бабкой... ну те... которые, собственно, и затеяли присвоить чужую собственность, оба умерли от тифа, но тогда полдеревни вымерло и без всякого проклятия. Тетя Дуся, их дочь, ничем особенным не болела и умерла своей смертью. Ее муж был жуткий алкоголик, с перепою и помер, ну так... пол-России пьет... То, что Татьяна неудачная получилась... тоже ведь немало таких убогих-то... Уж Иван повидал всяких, пока растил больную дочку.
– Но ведь у бабушки Дуси, кроме отца, еще двое детей было. Я даже имена их помню: Игнат и Наталья. Они же умерли! – напомнил Саша, который уже несколько пришел в себя и даже порозовел лицом.
– Так война ж была...
– Похоже, что это проклятие набирает силу от поколения к поколению... – проговорила Марина. – Серьезно страдать от него стали дети и особенно внуки Матвея и Евдокии...
– Несите письмо, – предложил Пирогову отец Дмитрий.
Тот кивнул и, тяжело опершись о стол, поднялся. Когда он вышел из комнаты, Марина сказала: